Базыкин

В Арктику я попал из книжек, увлекался Джеком Лондоном и прочими путешествиями, поэтому, когда закончил 10 классов и поступал в летное училище, я уже прекрасно понимал, что я не буду получать удовольствие на высоте 10000 метров в белых рубашечках на больших лайнерах. Я буду работать там, где видно оленей, где видно медведей. Мне больше всего нравились, конечно, геологи, поскольку в наше время была очень интересная проза у Евтушенко, его ягодные места мы все перечитывали в журналах, и вообще я болел геологией, честно говоря. Авиация само собой с самого раннего детства, поскольку у меня отец был летчиком, вот и естественно привил ко мне потребность, не то что любовь, а именно потребность в этой профессии. Ну а сам я конечно мечтал быть не властелином неба, а властелином неба и земли и всех тех зверюшек, от которых мы умиляемся в зоопарках. Так и случилось, что я приехал в училище и у меня был по сути выбор идти на маленький самолётик Ан-2, либо на сразу на солидность вертолётик Ми-8. Я конечно выбрал вертолет Ми-8, вот так вот я попал сначала геологам в ладошки. Самолетики они властелины неба, а вертолетчики это властелины и неба и земли. Захотим поднимемся выше облачности, но у земли интереснее. Во-первых, мне очень нравится, когда живая как картинка под тобой, мужчина вообще по природе своей замечает лишь только то, что движется, в отличие от женщин. Женщина видит все, наверное, а мужчина на стоящие объекты не смотрит, ему нужно вот он как охотник, вот бежит олень, тогда она его увидит. Если олень будет стоять он его может не заметить. Ему нужно вот это движение в жизни постоянно, вот и поэтому конечно… вообще для меня эта работа, я попал сразу к геологам - это первая экспедиция была. Вот это удивительные люди, это очень начитанные люди, от которых вас просто не оторвать. Это полевая интеллигенция, я прекрасно понимаю, я потом уже когда стал взрослым человеком, уже зрелым командиром, я тоже понял, что лучше книги, чем водка. На водке долго не протянешь, книги даруют вам качество жизни, поэтому конечно я тоже старался быть похожим вот на этих очень глубоко не всезнающих, а очень глубоко знающих людей, знающих то, что мы называем истину, то есть истина никогда не кричит, она никогда не вырывается, не вываливается изо рта… истина она проходит через сердце. И потом эти вот люди становятся просто великолепными собеседниками. Когда ты понимаешь, что у него просто кладовая вот этих самых самых простых и самых необходимых в этой жизни знаний, знаний жизни, знаний людей, которые никогда вас не обидят своей речью, да потому, что его речь абсолютно не несет агрессии. Вот с такими людьми всю жизнь работал конечно поэтому, когда мне говорят, какое отношение я имею к Арктике, я сразу говорю, что я ее люблю, поэтому самое прямое. Других отношениями не надо, мне не нужно, чтобы Арктика была моей работой, мне нужно чтоб Арктика была моей жизнью, вот так это и в профессии. Я очень люблю свою профессию и без нее конечно не могу, да, но я знаю, что у меня есть семья, профессия моя - это мое вдохновение для семьи, а в семье все прекрасно понимают, что мое вдохновение — это семья для моей профессии. То есть я из любимой работы прихожу в любимую семью и так наоборот. Я считаю, что к этому надо всегда стремится, это и есть смысл жизни. Он не в том, что взрослеем и познаем разочарование в жизни, а в том, что мы познаем саму жизнь, для чего мы здесь. Когда вы все это правильно понимаете, тогда вы можете с уверенностью сказать что, Арктика, это северный филиал Божьего рая. Так я к ней отношусь. Вообще Арктика, это удивительно. Она рождает в вас абсолютно незнакомое чувство. Сначала вы видите просто миллион льдинок, от там 50 метровых до 50 километровых. Ну их настолько много и эти льдинки - у каждого своего характера, и они пихаются, они ходят пихаются, вот как вот люди в мегаполисе в городах. Но они прекрасно понимают, что долго так происходит не может, что придет мороз, им нужно будет дружить со всеми и вот когда они дерутся они набивают себе бортики. у маленькой льдинки более большой бортик, потому что большая льдинка ее крушит и там и вот такие вот крепостные стенки. И когда наступает конец августа, в Арктике это начало зимы, сентябрь месяц, они начинают друг с другом сразу снова брать друг друга под руки, там спаиваться, и так вот они всю зиму вместе плывут в одном направлении. Когда приходит весна повороты ветра ,смена давлений, разные течения, они снова становятся личностями, они снова говорят - нет я одна такая красавица, все они снова ссорятся, снова разбегаются и вот когда вы летите и видите, как у каждой льдинки слой бортик как крепостная стена - у одной высокий, у другой маленький, и поэтому ветер в них разный с разных сторон и когда вы видите, а ветер в Арктике практически всегда, вот и когда вы наблюдаете и видите, как они причесываются, вот просто такое ощущение, что кто-то ведь это причесывает их, просто берет расчесочкой одну льдинку в одну сторону другую в другую, ну как не умилиться. Прекрасно понимаете, что там же нет ничего рукотворного, абсолютно там все нерукотворное и все живое, там даже нет деревьев, которые мог бы посадить человек. Если уж на то пошло, там целая жизнь, там своя жизнь, там свой мир, который мы абсолютно… мы вот стараемся в космос улететь, мы не знаем собственного мира, что у нас вот прямо под сердцем, совершенно рядом . Вот снежинки там совсем другие они более толстенькие как кубические. А теперь вот представьте вот по физике, призмочка, когда солнышко светит, и как эти снежинки переливаются. Я сначала думал, что я сошел сума, когда увидел красный фиолетовый зеленый синий цвет снега, да и повернулся к экипажу и сказал я один это вижу или вы тоже это видите? Они все заулыбались, мы тоже это видим, это просто божественно, когда разноцветный снег, когда половина неба облачно, откуда снежок этот высыпается, а половина - солнышко которое это все подсвечивает. Это просто что-то. Это конечно рождает восторженность. да вот в человеке там души, но самое основное, это рождает то, что мы называем любовью, настоящей, любовью жертвенной, не любой эмоциональной, и когда вы… вот я например, не могу сразу же прилетев на корабль, там сразу взять спутниковый телефон и позвонить. У меня не рождается такое желание, я знаю, что мне надо дня три в себе — это понять, что произошло со мной. То, что происходит с природой, я вижу, ну я же такого не знал, это новое. Я открываю в Арктике себя прежде всего, целый мир, но я открываю себя, и у меня, естественно, вопросы - что-то такое происходит непонятное. И только на третий день я понимаю, что есть проза, есть поэзия, есть гимн. Вот Арктика - это гимн для человека, и конечно я не считаю Арктику своей работой, я считаю, Арктика — это моя жизнь, это поэзия, и когда мне говорят, что люди приезжают туда работать, я уже внутри себя, в глубь себя я просто улыбаюсь. Не знаете вы этой работы еще, посмотрите что через год вы скажете, там стихи надо писать, женщин на руках носить, детей любить… вот это вот есть Арктика, но увы там все меньше и меньше детей женщин, поэтому там все суровые настоящие полярные люди добрые совершенно не такие как мегаполисах у нас, совершенно не такие. Очищения дружбы, это слово живое на самом деле – дружба – живое, любовь живое, красота как имя Божье, ее невозможно сравнить абсолютно ни с чем, ни с каким стихотворением даже Александра Сергеевича Пушкина, потому что там все чувственное, там нету эмоции, поэтому там ты один участник – Бог и ты, Создатель и ты. Там больше никого нету, ты эту жизнь рождаешь в себе, поэтому конечно, в этом я никогда оттуда не уйду, с Арктики. Вот у нас сейчас даже в апреле должна быть экспедиция, в любом случае конечно буду участвовать, вот жизнь меня дела вертолетчиком, потом сделала руководителем предприятия, потом руководителем предприятия самолетов Ан-74х, вот, те, которые как раз умеют садится на лед. И я всегда поворачивал эту жизни так, чтобы посадка у меня было в Арктике пусть на вертолете, пусть на самолете, но именно вот в Арктике. Я знаю и Африку, я 6 лет работал в Африке, да, там все сочно, там все красиво, все красочно, но, когда я попал сначала на Землю Франца-Иосифа, я понял, что красивее места нет, потом я попал на Шпицберген – я понял нет, вот здесь самая красота, побывал на Камчатке это и сок, и разноцветие. Но в конце концов я начал понимать, что черно-белая фотография лучше любой цветной фотографии столько оттенков белого столько оттенков темного до серого ну вот там есть просто… ну вот представьте, белое солнце как ватрушка, просто как ватрушка, которая летом катается слева направо, просто прокатилась она никогда не исчезла, потом опять раз там слева направо, игра теней - вот эти вот краски, солнышко низко-низко вроде бы как, абсолютно не греет, но оно все время делает какие-то загадки, оно все время то спрячется за облаком, да то снова выскочит, снова будет тебя ласково греть там ветер ушел и у вас ощущение что на самом деле тут не -7 допустим или минус 20 до плюс 15 дата то есть там все время за один день проходит четыре времени года. вот конечно когда к этому привыкаешь прилетаешь когда домой ну максимум два месяца можно выдержать этот ужасный отдых мегаполисе и сразу хочется опять когда-то удалять во вторых там вот мы, когда набираем компания людей всегда задаю вопрос не праздный абсолютно на тех музыкальных инструментах играете какие книги вы любите должен прекрасно понимаю что если вас не развиты вот эти таланты или вы не хотите их развивать до читать книги и играть на музыкальных инструментах то вы не сможете совладать арте кино для одного человека слишком много всегда хочешь ей поделиться у вас не будет выхода в ваших эмоций да и не дай бог там я просто видел когда люди… просто, вслед за волнением, должно приходить вдохновение. Если нет вдохновения, у вас будет депрессия. Я видел людей, в которых рождается депрессия - они сначала превращаются из профессора в младшего научного сотрудника, а в конце концов просто пассажира парохода, вот такие люди перестают быть интересными, да и сами они все прекрасно это понимают и второй раз уже там не появляются в Арктике, поэтому Артика любит живых людей. У нас есть общие правила, которые прописаны в каких-то там кодексах - воздушный кодекс, там федеральные авиационные правила. Когда я их читаю, я поначалу удивлялся, а потом думаю лучше, чтоб чиновники не знали то, что Арктик она немножко другая, для Арктики нужны другие законы, они не умеют их писать, они никогда их не напишут. Ну представьте, допустим, чтобы выполнить полет из точки в точку б по всем документам у вас должна быть погода на аэродроме вылета, на месте вылета вы должны ее знать, она должна соответствовать вашему уровню. Погода в пункте посадки и по всему маршруту вы должны знать эту погоду. Есть Арктика континентальная, где можно насадить метеостанции можно узнать, а есть Арктика океаническая, где вы на льдине не посадите синоптика и вам приходится самому анализировать, вы не представляете, как это интересно! Интересно не выполнять требования, прописанные нашими чиновниками лишь только потому что они ничего не понимают. Вы прекрасно осознаете, что они не дотягивают до уровня, который нужен именно выше семидесятой широты. Люди да… а приятнее всего не то, приятнее всего то, что вы способны сами это все, это вот называется 101 профессия моряка 101 профессия, да в конце концов все завязывается на вас… и что мы начинаем делать? ну что, надо как-то учиться. Да, мы начинаем брать спутниковые снимки ,берем спутниковые снимки, начинаем анализировать погоду, циклон это, какая часть циклона – тыловая, там еще какая-то, или антициклон и начинаю анализировать - вы прекрасно в этом разбираетесь, и вы знаете, что у вас например, если с кораблика прилететь на станцию, где сидят наши ребята в районе Северного полюса, вы будете пересекать наверное два фронтика, вот этот фронт окклюзии он такой сопливый фронт, это обязательно будет объединение, поэтому вам надо подобрать ту высоту, где будет либо солнышко, либо в не облачности. А второй фронт холодный, тому бояться не надо, да там он быстро движущийся, прочее прочее. Вот и когда вы сами начинаете в этом разбираться прекрасно нужно начинаете говорить, Господи, да какая же у меня все-таки замечательная профессия!

Я опять все познаю, опять мне это все интересно, вы опять начинаете открывать себя в этой Арктике, понимаете, вот этим мне нравится эти работы и когда мне, когда я вижу летчиков, которые летают Санкт-Петербург - Москва там, Санкт-Петербург там Нью-Йорк, для меня это как красивая болонка причесанная, а мы бойцовские собаки! вот разница в этом - бойцовские собаки живут настоящей жизнью, да, это прирученные волки, но это я шуткой конечно, я и этих ребят люблю, у них тоже очень серьезная работа, но в этом она и отличается, что они надеяться на помощь, а мы надеемся на чудо вот и ну просто некому нас спасать там. На корабле один вертолет стоит, но при этом я знаю, что корабль придет. У нас были такие случаи, корабль пробивал такие 6-метровый льды для того чтобы вытащить нас, но я просто знал, что мне нужно продержаться только там четыре дня условно говоря, да все остальное там произойдет все нормально, но четыре дня надо держится. Вот поэтому я считаю что это то что называет настоящая мужская работа, а на самом деле это обыкновенная мужская работа, которая приносит такое удовольствие, это приносит качество жизни. Дело не в том, сколько проживешь, дело в том что именно качество, ты должен сегодня улыбнулся, улыбаться, вот и когда я открываю в своих ребятах мужчин, самых настоящих, то есть не мужиков, которые там за столом летают, за столом кульбанят, за столом побеждают, а именно те именно мужчины, именно которые в деле способны. Да вот все это уже по сути война, и вот там и раскрывается все настоящие.

У меня был такой однажды второй пилот, который всю экспедицию ни разу не взялся за ручку, все время говорил, это безумие, это безумие, но мы уже нарушаем, а попробуй слетать не нарушая, в Арктике облачность до 50 метров очень часто - 10 метров 20 метров, высота площадки вертолетной 15 метров, высота рубки ледокола 22 метра, а облачность 15 метров 20, но я прекрасно знаю что если я спрыгну с корабля, то у меня будет видимость миллион. вот миллион – километр - очень хорошая видимость, но только вот облачность слишком низко придавлена. Там есть понятие туман, но тумана не бывает при сильном ветре - а там бывает, там просто вот все кипит, там все варится - этаже кухня циклонов, Арктика, кухня, которая вот эти пирожки красивые то, что мы видим в Санкт-Петербурге, да вот она их раз и оттуда на небо выкидывает, и они вот с высоты одного метра и так вот идут косяком, и где-то до высоты… там, потом превращается в облака вертикального развития, в кучевую облачность, но лепятся они там в Арктике- эта кухня нашей погоды. И когда ты это все понимаешь, ты начинаешь осознавать, что у тебя самая лучшая в мире работа.

Страшные случаи – тогда, когда с собой не справляешься. К сожалению, они бывают. Мы один раз живем, поэтому всегда имеем право на ошибку, надо просто вовремя исправлять ошибки. Вот я вам просто расскажу случай, который меня заставил улыбнуться.

Как-то мы проходили Диксон, мой любимый городишко, я предложил капитану, там у нас друзья есть, у них есть наверняка рыбы и оленьего мяса, давай говорю там слетаем, чего там 30 километров там на вертолётике, не надо подходить, пока ты плывёшь, там пока ты идешь, да вот по слабому ледовому полю, а мы смотаемся и все. Ну мы взяли старпома, прилетели на Диксон, с пограничниками договорились, ребята нам по телефону привезли рыбу и привезли оленину, 2 тонны рыбы мы взяли хорошие - белорыбица там чир, муксун, нельма, фантастика просто такая, ну и там полторы тонны оленины, но олень, поскольку это такие вот годы еще, не рассвет России, это 2000 год может быть, 2001, еще все настолько все убитое было, эти зияющие дырами домики там пятиэтажки на Диксоне стоят, ну картинка невеселая… вот и олени такие же были, а прямо в шкурах и в леднике лежащие но распиленные каждый олень на три части, и вот такие мохнатые части оленя… и мне понравилась реакция старпома. Он ходил ходил смотрел на эти там непонятно невыделанные абсолютно олени, не ошкуренные и даже не вычищенные, там все, но замороженные там в леднике, и он сказал, что нашу рыбу мы возьмем для своих ребят, а мясо не буду брать. А чего? На броненосце Потёмкин с этого революция началась, меня потом сварят в этом котле… то есть но мы взяли у ребят 2 лаечки, два щенка привезли на ледокол, и все. Поскольку лайки жили у нас, у нас жила вся команда - каждый день вся наука вся морская бригада все были у нас у этих лаечек, и в течение всей экспедиции все два с половиной месяца вот так вот мы завоевали себе внимание, вот такие вот моментики бывают.

Когда мы были в Санкт-Петербурге я был на дне рождения у своего друга и вдруг мне позвонили от Артура Николаевича Чилингарова и сказали, что 32 экспедиция приказала долго жить, льды пошли на сжатие, но со льдами случается беда в двух случаях, либо, когда льды идут на растяжение, либо, когда льды идут на сжатия. На растяжение это поворот ветра, смена давления, а сжатия это смена ветра но, по сути землетрясения, эффект такой же, когда растут торосы, вот рушатся все дома, сила льда такая, но представьте поле несколько десятков километров и вот оно с обоих сторон друг на друга наступает, корпуса ледоколов даже не выдерживают, ломает, а домики уж простые понятно. Нарушена вся инфраструктура, ребята прекрасно знают, что больше четырех дней они не продержатся, что мы должны успеть все это в течение 72 часов. Вот я сразу с дня рождения вытащил свой экипаж, мы сели в самолеты, в этот же день улетели в Москву, а на следующий день мы улетели из Москвы на Шпицберген. На Шпицбергене у меня свои вертолетики, подождали всю бригаду всю команду, вот и еще на следующее утро, то есть через 48 часов, мы уже готовы были вылетать. Был один большой вертолет Ми-26 и наш вертолет Ми-8. Но поскольку вертолет Ми-8 может пролететь только 800 километров а нам надо лететь 840 туда и 840 обратно, ну поставили дополнительную бочку но обратно у нас все равно не хватало.

На брифинге, когда МЧС, телевидение естественно там, сказали, ну как летать? я говорю, лететь надо. А как обратно? Ну обратно мы там и будем решать. Но сейчас в любом случае надо к ним прилететь. Вот я немножко конечно лукавил, потому что мне до Гренландии на обратный путь им не хватило бы, но только до камня до острова но все-таки на острове уже включить самому SOS, чтобы нас уже все спасали, но поскольку это исландский сектор, как-то не хотелось, чтобы нас спасали страны натовские, поэтому говорю, есть у нормальных летчиков у полярных заначки, по всей Арктике, у нас они тоже есть, поэтому я позвонил на станцию и попросил отыскать нам наши бочки спрятанные с керосином… он говорит, Вадим, у нас инфраструктура разрушена практически полностью, одна лампочка горит, а 3 марта, и ну по сути еще полярная ночь, вот ну хотя уже так свинцовая скажем ночь, не полная темное. Я говорю ты пойми, что у нас говорю на обратный путь то нам на 400 километров чуть-чуть не хватает. Он говорит ладно, чего ни будь придумаем. И вот мы летим, да и понимания того, что два фронта, один из них фронт окклюзии, сопливый, а что летим - точка возврата, она правильно называется точка возврата, это журналисты уже сделали точкой невозврата, для более эмоций, что мы прошли уже точку возврата, обратно мы уже не можем лететь, и меня экипаж вопрос задает – слушай, ну а вдруг там топливо не найдут, я говорю Игорь, зачем ты мне такой вопрос задаешь? Что хочешь, чтоб я об этом думал сейчас? и как ты там начал вибрировать? Давай лучше будем улыбаться, прилетим и там разберемся. Он говорит, ну я тебе тоже самое хотел сказать, сказать ну просто мало вот… в общем, я хочу вам сказать, что если вслед за волнением приходит вдохновение, то включается совсем незнакомые вам силы, то, что мы называем чудом, вот и поэтому, когда вы верите в эту победу, мы прилетаем и рядом стоит 11 бочек, а нам нужно 10 бочек, в каждой бочке по 160 литров. Вот выключили, заправили, подняли всех и улетели. Так вот в течение 72 часов была спасена наша станция СП-32 количеством 12 человек. Первое конечно кто заскочил в вертолет, это были эти две собаки, они сразу понимали, что к чему, сказали если эти еще чего-то там хотят свои научные достижения как-то представить перед миром, и хотят там все это сложить, то мы даже согласны без корма на вертолете, и мало того, что они заскочили в вертолет не в грузовую кабину, а в пассажирскую, вот как мы их с Диксона возили, вот так и получилось. Поэтому такие вот нас были ситуации.

Да конечно потому что мы вылетали уже с перегрузом, с нарушением с перегрузом, но поскольку подобные рейсы они классифицируются как война, вот поэтому разбежаться по полосе по самолетному взлет конечно был, потому что он так даже не зависал вертолет, потому что у нас же люди были. Ну представьте, при любом спасении сейчас без журналистов не летают и когда мне говорили, что сколько возьмете мчсовцев, я говорю, а сколько будет вас телевидения? Мне сказали два человека, ну значит 5 мчсовсцев, не более. Но вы поймите, что оттуда то я должен брать 12 человек, но оттуда ладно, я уже практически пустой буду, да условно пустой, но все равно ж мне лететь 900 километров. Мы пока полетели, льдина ушла еще на 40 километров и получилась у нас там дистанция уже за 900 километров туда обратно. Здесь-то я взлечу в любом случае, а оттуда-то как мне убираться, там же нет взлетной полосы, там же ночью взлетать там… Но нормально все слава Богу, просто, когда мы прилетели и когда, я думал, что я увижу такой нормальный человеческий испуг, там слегка не вовремя поседевшие виски и прочее… нет я увидел молчаливых настоящих мужчин, которые пришли, просто поприветствовали, сказали Вадим, бочки твои, помочь заправляться? Я говорю, не надо мы сами все сделаем, у меня же там свои люди, вот к тому же когда мы вылетали туда, главный инженер, который до этого работал в нашей компании, я ему сказал, ты документы подпиши мне на вылет… А он говорит, я не смогу тебе подписать, я говорю почему? а он – а потому, что вы не долетите, и вот представляете это инженер, это начальник службы, он говорит, что я не верю, что вы долетите, вы не долетите на таких дистанциях там все… я не буду на себя брать такую ответственность. Простой техник сказал – Вадим, возьми меня с собой, вы долетите, я знаю, этот вертолет вам через мои руки весь прошел, я говорю Абдулла, его зовут Абдула, мне заложники не нужны, он говорит, я работник, а не заложник. То есть дал понять, что он не просто успокаивает, он уверен, я сказал, конечно полетишь со мной. Проявляются человеческие качества, в итоге тот инженер стал гражданином Норвегии, а Абдулла стал любимцем всех полярников. вот пожалуйста.

Ну вы знаете, разница на самом деле значительная, я не беру ту усидчивость, с которой они пишутся эти научные работы, но они все сумасшедшие наши ученые, и я имею ввиду всей земли, но просто как они подходят к своим открытиям, как они живут этими открытиями, я вам скажу, что вот например, норвежцев я вообще очень уважаю, потому, что это полярная нация, это очень сильные люди, но уважаю в основном их за историю, просто я знаю, как они добывали себе Антарктиду, как они добывали себе Артику, как они обустроили, они молодцы. Но идеология, этой науки, и все что связанно с Арктикой, она мне не нравится, я вам скажу одно, что вот если бы они запросили туда девушек им легкого поведения привести, им бы привезли, вот а так я когда посмотрел любое желание за деньги без проблем у них там свои бары, там то есть у них зарабатывает… ну представь если просто в экспедицию поехал еще целый ларек коммерческий, у них это запросто! то есть у них все деньги деньги деньги… И когда ты приходишь со льдины, да там получив такое там божественное удовольствие от рабочего дня приходишь и видишь как те тут же продают какие-то напитки которые там джин или там виски, мне как-то становится не совсем по себе, это не правильно. Если уж пить, то я уже так достану то что с собой привез, мало ли день рождения у кого-то там еще, вот, но мне не нравится, как они… У них обеспечение конечно очень продуманное, но чересчур чересчур оно такое там цивилизованное, понимаете они сначала просчитывают, они никогда не посадят на льдину людей, никогда, они берут какой-нибудь кораблик, вмораживают его, и на этом корабле, то есть у них инфраструктура, они никогда не будут рисковать, вот ну не знаю… может быть это хорошо… но но не знаю, мне не нравится так.

Понимаете, мне нравится там, где ты и природа в одинаковых условиях, почему я не люблю охотников, даже у меня среди моих друзей очень много охотников, я говорю, если б у лося тоже было ружье, тогда бы я там зауважал ваш клуб, а так убивать беззащитное животное, не мне нравится. вот так и здесь, когда вы общаетесь с природой наедине да вы друг друга понимаете, правда отплачивает вам тем же, вы в одинаковых условиях, в этом видите Бога. Я уж не знаю, видят ли его норвежцы, но ни разу об этом не слышал. От наших, ежедневно, постоянно, просто что - божественный вечер, божественное картина, такого никогда не было, а у них все прагматично, они сидят в основном в теплых кабинетах, у них не капает солярка на печку, как у нас, там каждая капля на вес золота, через там шесть месяцев уже… Они никогда по одному человеку не выйдут из домика, у нас если выходит, то только два, просто даже по малой нужде захотелось, все равно два человека выходит, потому что медведь всегда должен вас караулить дежурит всегда поскольку они примерзли там на своей шхуне на какой-то там титановой, мишка-то туда не заберется, у них там как в городе. все мне это неинтересно, а у наших мне нравится, мне нравится и ночевать у них на льдине… ну, здорово.

То есть я за такие экспедиции, за более мужские экспедиции.
Проявляются то что там поколение наших отцов называла кулибиными, когда порывы ветра достигали, такие лопасти все зашвартованы, заякорены к кораблю, мы привязаны вот, но бывают такие порывы, что просто лопасти вырывало, я видел как люди чинят эти лопасти, делают, выправляют, ну вам скажу, что в нормальной жизни на континенте эти лопасти сразу бы, допустим, убирали, и все то есть там стараются и делают так надежно, что мы когда потом прилетаем уже на завод к себе в Санкт-Петербург, удивляются, а как вы там вообще, как можно так было сделать в таких условиях там, когда он же не в ангаре стоит, он на улице стоит, на морозе. Сразу придумывают какие-то клеи, какие-то там новые там доселе неведомые там технологии, да это все здорово.

У нас своя лаборатория, они изобретают сразу там несколько клеев, начиная там химический состав там… Правда я однажды в 4 утра, мне не спалось, и я пошел проведать, думаю, где там ребята. Смотрю в лаборатории свет горит, думаю, ну надо же трудится, смотрю один там в микроскоп, а другой цифры ему называет из таблицы. Я подхожу, и они там в этих цифрах, думаю, надо же, анализ топлива делают, керосина, и я такой умилённый, уже хотел уйти, не обнаруживая себя, но смотрю, один говорит, я же тебе говорил, что мало спирта, надо было немножко добавить, не получается у нас менделеевка… говорю, а я-то уж подумал, что вы здесь делом занимаетесь, но разные такие случаи, заставляющие улыбаться.

Но так бывает конечно Арктика вот… когда Арктика как поэзия, там мы просим Бога что бы просто нам помог, а вот когда боевая практика жертвенная когда кого-то спасаешь, то там совсем другие просьбы, там уже просишь Бога чтобы спас вас, совсем иной подход, совсем иные требования, вот и поэтому здесь самое главное верить тому, чему ты был обучен, верить приборам, понятно, что они имеют право отказывать, понятно что они рукотворны, но если ты будешь об этом думать, ты превратишься в пассажира, поэтому вслед за волнением всегда должна приходить должно приходить вдохновение, это основной закон, только тогда., то есть а для этого у вас должно быть вы должны быть открыты для этой поэзии, открыты для любви к своей профессии. На самом деле это так в любой профессии - и в научной и в морской и в летной, если вы будете приходить на работу с чувством легкого отвращения, то вы имеете право получить точно такой же от техника, который будет приходить на эту работу с чувством легкого отвращения, от диспетчера, от заправщика, который вам заправит при дождике, да, и у вас капельки дождя будут попадать, он не будет закрывать, а просто скажет, что за те деньги, которые мне платят, я еще так буду тут тужиться и мокнуть, а в конце концов вы берете вот этот мешочек с маленькими с маленькими чувствами легкого отвращения от каждого специалиста, завязываете на себе на плечо, садитесь и полетели, или пошли как на корабле там да… и потом там в самый ненужный момент он начинает этот мешочек развязываться, и вот дефектик за дефектиком, все эти чувства легкого отвращения превращаются в очень серьезный отказ, где вы должны проявлять себя уже как на войне. Чтобы этого избежать надо подбирать в эти экспедиции людей, которые не могут без любви к своей профессии, тогда это будет сила. Мне просто повезло, что я не отказывался практически ни от какого сложного вида монтажа, мне очень нравились, когда ко мне пришли и сказали, слушай на Южной ТЭЦт надо поставить на трубу для обследования там какой-то механизм - наконечник называется. Труба высотой 300 метров, но это суперсложный монтаж… Я говорю, а что никого не было? они сказали нет почему, все отказались! Я говорю, у кого спрашивали? Да мы даже у шведов просили, даже у наших всех, все отказались. Я сказал, ну мне надо посмотреть. И вот внутри естественно мне было настолько это интересно, как же так, не из-за того, что как это так, а я смогу… нет, абсолютно нет! мне просто по работе это было интересно, и когда я сказал, что я возьмусь, вот но возьмусь не завтра, дайте мне две недели, вот я начал изучать практически с разными специалистами. Когда выключили ТЭЦ? они выключили ее на условно говоря 3 дня назад, вот она не работает, было лето, температура было жарко, было около 30 градусов, я заставил Романа, говорю о Ром, мне надо как-то сделать замер той температуры, которая с выключенной ТЭЦ идет, мы с ним подлетели, я его высадил туда, но без груза, без всего, так вот оказалось, что здесь у нас было плюс 30, а вот этот кирпич, из которого это труба создана на столько ждал настолько он теплоемкий, там было плюс 60! Так вот если б я привёл эту чушку которая весит 5 тонн 200, у меня была бы сто процентов просадка вертолета, когда с плюс 30 до плюс 60, вот шириной труба, она кажется только так вот на ТЭЦ узенькая, на самом деле она 13 метров шириной, вот как раз туда вертолётик полностью и влезает. То есть было бы просадка и закончилось бы это все довольно плачевно. Поэтому мы подождали как раз эти две недели, когда сняли этот термометр, посмотрели, что уже стало там плюс 20 и там плюс 20, тогда мы взялись и сделали этот проект. вот и чем он сложный был на самом деле да, тем что он без права на ошибку, поскольку сразу приехало очень много журналистов разных программ, а у меня есть друзья среди эти журналистов, которых я прекрасно понимаю, что им чем хуже у меня, тем лучше у них картинка, и я им говорю, конечно не дождетесь, у меня все продумано. Но я прекрасно понимаю, что мне при всей своей любови ко мне, но они приходят посмотреть, а вдруг чего случится, а я буду номер один, который это отснял, вот так мы ставили и ангела, и кораблик Адмиралтейства и кресты на храмах и на Казанский собор на многих храмах в Санкт-Петербурге.

Ну, конечно, больше всего мне, конечно, запомнился ангел. Почему? Потому что…ну, потому что это главная доминанта города. И кораблик Адмиралтейства. Кораблик Адмиралтейства потому, что я там тоже учился. Вот вроде бы всё мы продумали – мне нужно было просто привезти специалиста и высадить его к кораблику, прямо на кораблик, ну, чуть ниже, на метр. Я подхожу к кораблику. Кораблик… ну его в принципе ставить не надо, потому что он уже не крутился – он же как флюгер, ну а здесь он уже… видимо подшипнички у него такие за 70 лет поистощились вот, он уже не крутился. Нужно было просто прижаться, а спасатель – Роман мой Юринов – он бы его обнял, пристегнулся к кораблику, после этого отстегнулся от вертолета. Я бы отошел, и он там все веревки бы сбросил, обследовал его и все было бы хорошо и не нужно было его снимать, там ничего страшного. Но произошло другое. Когда мы подошли к этому кораблику. Всё шло штатно: Роман пристегнулся к шпилю и ещё не успел отстегнуться от вертолета, и, под его весом, этот шпиль весь поехал (Адмиралтейства). А у него два ремня: один ремень – это вертолетный, второй - Как понимаете – вот эти два ремня начали работать на разрыв. И… я вижу, что Роман сползает, и я начинаю снижаться, но шпиль-то не сползает, игла не сползает – сползает только всё, что вот на шпиле, на Адмиралтействе. Я понимаю, что я уже ниже не могу опуститься, потому что кораблик… у меня уже практически вот столько до лопастей остается. И каждое слово – это какое-то время. Поэтому мы уже не говорим – все уже поняли: и Роман, и я, и бортмеханик мой, бортинженер. Все прекрасно понимают, что ситуация патовая: я не могу - здесь только должен думать Роман. И Роман первое, что делает – он уже отстегиваться не может, потому что всё в натяжении, в напряжении и все зажато уже. И он просто ножом режет меня от вертолета… себя от вертолета и остается только вот на этом шпиле. Ну, слава богу, шпиль останавливается. Мы сразу отлетаем. Смотрим – он показывает – всё, уходи, всё нормально, я буду сам разбираться в этом деле. Вот тоже, пожалуйста да. Вот вроде бы из ничего. Кто мог подумать, что сам остов остается, а шпиль съедет. Съехал довольно значительно, где-то около метра, может даже больше. Ну, Рома понимал, что пристегнулся то он удачно - он же полностью ниже, конечно, даже если всё обрушится – он останется на этом на скелете шпиля Адмиралтейства. Но факт то, что такой вариант он был. Ну, а ангел чем мне запомнился… ну, это мечта любого, наверное, человека, который занимается либо авиацией, либо реставрацией. На главной доминанте. Это ж не просто сняли ангела, потом отремонтировали, потом его поставили. Это же ангел в полном понимании этого слова. Когда мы его снимали… ну мы как-то привыкли к нему, и он все время стоял у нас, ну в наших помещениях, в казематах, ну где у нас офис был. Так вот, ну мы с ним разговаривали там, даже когда выпивали – мы его просто отворачивали, чтобы он не видел там всё. Ну, и в итоге сдружились с ним настолько, что это был просто наш там третий друг. Ну, и когда мы его отдали уже на золочение, когда всю внутреннюю конструкцию ему заменили, все сделали танковые подшипники, хорошие, там же три подшипника там всё. И, когда его уже ставить надо было, мы поняли, что он вдруг начинает меняться в лице, на полном серьезе. Ну, как-то мы не придавали значение. И мы его поставили. Когда я к нему привыкал, чтобы снять его, я на спор с французским телевидением подлетал к нему и гладил его по плечу, показывая там свое мастерство, заставлял всех жителей улыбнутся, мне самому было приятно то, что вот уровень такой мне позволяет допустим сделать. Что это уже не хулиганство… Ну, это хулиганство в любом случае, но мне оно необходимо было - мне надо было убирать внутренние зажимы свои, которые рождают страх. И я должен был это сделать. Ну, когда он вдруг… мы его уже поставили..., шло всё достаточно красиво, всё хорошо, внутреннее напряжение почему-то какое-то было, очень странное. Потому, что я был всегда успокоенный. А здесь понятно, что работа без права на ошибку, что там все камеры смотрят на тебя. Более того Питер был открыт тогда для всех стран, приезжали сюда многие. И, когда мы посадили главную позолотчицу, и она говорит: «А вы заметили, как он изменился в лице?» И мы, когда подлетели, я… просто аж холодок прошел там между лопаток, что он перестал быть другом – он стал хозяином. И больше я не смог к нему подойти. Просто не смог. Не из-за того, что у меня руки дрожали, нет – просто у меня не рождалось такое желание. Я отпустил его и сказал – нет всё. Занимайся своими делами. Дружба закончилась – мы теперь твои… не друзья. Мы все требуем теперь твоей защиты. Вот так вот поставили мы нашего ангела на этот главный шпиль наш питерский. Работа очень интересная. Поставили, потом опять в Арктику, потом прилетели – опять что-то поставили, опять в Арктику. Кресты тоже довольно очень странно ставятся над городом. Есть храмы мученики - вот такой как Казанский собор. Вот не лезет крест и всё, хоть ты тресни. Владыка Санкт-Петербурга попросил всех присутствующих в храме верующих, в основном старушки, выйти из храма. Они встали на колени прямо возле и молились, пока мы не поставим. Вот, а на самом деле у нас просто был спор вертолетной бригады с бригадой, которые устанавливали, которые принимали этот крест. Поскольку он был золотой - они его одели в много-много там полиэтилена, в ткань. Я им сказал, что говорю: «Вы сделали мне парус. Зачем? Он красивый, прозрачный крест нормальный, он не реагирует на ветер. Сейчас, когда я лечу, он более-менее нормально, но когда я только перестану лететь, а зависну и буду его ставить - он будет вот так вот у меня вот, потому что он парусный непрозрачный. Давайте снять». «Нет. Наше требование - только так» Я говорю: «Ну, давайте, будем мучиться». Мы мучились 40 минут – вот так вот летал вокруг приемного гнезда. В конце концов я перестал даже с ними общаться по рациям и отлетели на Петропавловскую крепость. Сами сняли с него все одежды. И вот какой он должен быть голеньким, как его бог создал, такого мы его и привезли. И он сразу, с первой минуты, бах - зашел в приемное гнездышко. Вот так вот тоже вроде бы храм-мученик – не идет и не идет крестик. А на другие храмы - ну как-то с первого раза всё нормально. На Смольный собор правда тоже тяжело шел, но тоже храм-мученик. Что поделать. Вот так вот получается: хочешь - не хочешь, а уверуешь в бога. Поэтому вот так вот, познавая бога, мы познаём свою жизнь.

Я ни разу не был на том ледоколе, который возил – я, в основном, занимался геополитическими экспедициями, которые возят туристов. Я ни разу не был, да. Вот. Но мне не нравится то, что они после этого сразу бегут в салоны, в бар, начинают всем звонить, напиваться, и всё - на следующий день утром вся благодать у него отваливается. Просто вываливается, просто вываливается... И они приезжают и просто говорят, что «а я там был, и я посмотрите, какой я крутой, я там был и всё». Не рождается настоящего рассказа, никогда не родится, если вы его сдобряете алкоголем, никогда. Это не серьезно. Это допинг. А допинг, ну, может быть какого-то результата даст, что будут говорить о вас, но лишь только так, что видел он там, приезжал. Ну, на пользу это вам абсолютно не пойдет: вы не увидели там то, что вы должны увидеть, у вас нет поэзии, просто смена места, всё. Вы не родили в себе ничего. А вот если вы приезжаете начитанные… Арктика – ну, не просто же так туда люди едут. Ну, что, действительно, взять и спроецировать на свою жизнь Джека Лондона, да там просто. Ну, как же, вот здесь же были наши предки. Вы всегда увидите белого медведя, всегда. Но это удивительное животное, просто удивительное. Вот с этими… вроде бы с такой милой мордашкой, но с акульими глазами… глубокие, непонятные. Но при этом ты видишь, что ты ему больше интересен – как… не как пища, просто вот как объект. Природа тянет его… а вот он - ну просто посмотреть на тебя, понюхать там, всё. Ты прекрасно знаешь, что глаза выражают более, то есть не выражающие глаза, но они говорят о более, серьезно вот. Конечно хочется его сразу там пошерудить там, приобнять, но ты прекрасно знаешь, что 99 процентов закончится плачевно - в нем сработает его инстинкт, вот… И у нас был… ну, есть друг, который заместитель руководителя заповедника острова Врангеля - Никита Овсянников. И вот Никита - но он медвежатник, он так переживает за их жизнь там, чуть ли там не с ладони их кормит всё да Но все время, конечно, с палкой ходит. Но, я думаю, что Никите просто везет, что он на добрых медведей нарывается. И вот Никита нам говорит, что «вы поймите, что они просто любят познавать мир, медведи. То, что человек давно утратил. Поэтому они и идут там к вам. И они боятся объектов - хочешь напугать они боятся объекта». Ну, однажды как-то сидим на льдине, ученые опускают там на дно какие-то свои там стаканы, что-то там забирают грунт. Глубина 4 с половиной километра. Сидеть нам долго - порядка трех часов. Лед толстый - за вертолет не боимся. Пришли 4 медведя. Один из них поймал нерпу, другой начал у него её отнимать, а вот 4-й стоит на нас смотрит и начинает ходить. Мы знаем, что он ходит галсами туда, но мы знаем, что каждый галс у него на метр приближается к нам. Я говорю экипажу – у нас три человека – я говорю: «Слушайте, а Никита сказал, что он объекта боится. А давайте мы сейчас…». А сидим просто так вот на хорошей там льдинке в шубах. «Давайте одной шубой накроемся». А мы загорали - там был -7, но ветра не было и поэтому по ощущению плюс 15. В брюках посуда сидим, но с голым торсом. И мы взяли шубу и одели одну шубу на троих. Ну, так вот держим, я там правой рукой, там левой рукой. Я говорю: «Давай встанем» И мы вот в одной шубе, с одним телом, мы встаем. И какой был шок просто у медведя – он не понимает, что это такое: с тремя головами под одной шубой, да. И он начинает… мялся, мялся, потом встает на задние лапы и начинает мериться. И он понимает, что он выше-то нас выше, но не шире. И, в такой панике, абсолютно не сказав ничего всем троим там, своим собратьям да, просто убежал. Убежал, да так резво, то есть напугался, понял, что это действительно для него очень почему-то страшно, что незнакомое. Поэтому для медведя самое главное, что, если вы сидите или лежите, - вы для него нерпа. Но как вы встали и ходите на двух ногах - вы для него загадка. Он не будет проявлять к вам вот такой явной агрессии да, но он будет… ему будет интересно наблюдать за вами. Вот вы ходите – и для него это шок. Ну как так на двух ногах можно ходить да, что это за интересный там объект или субъект, непонятно что он в себе несет. Надо поинтересоваться. И он будет медленно, будет к вам подходить, и у вас, в принципе, не так много времени, чтобы перестать шутить и сразу залезть куда-нибудь там в железную комнатку. Поэтому… но это… представляете как интересно, это же здорово. Нас однажды поймал медведь - запер нам дорогу между морем и домиком, где Никита… вот… С нами был главный режиссер питерского телевидения, мой друг Толя Ильин - я его с собой взял. И вот почему верно так вот о журналистах отзывался, да, - первое что сделал он - он не побежал к Никите предупреждать, что Базыкина там медведь не пускает - он взял камеру и залез на вертолет, прямо на лопасть. Сел, с плеча стал снимать, чем это всё закончится. Вот так вот. Ну, слава богу, мы его надурили, обманули, смогли перехитрить, и успели добежать до домика. Но так это конечно удивительное животное просто. Вообще этот мир, который бог создал, он дает столько радости, правда. Говорю вот: жалко только, что Арктики слишком много на одного и не удержать себя - хочется поделиться, а слова не рождаются. Вот это называется таинство безмолвия. Ну, и слава богу, они если не рождаются. Потому понимаете там невозможно выразить словами то, что идет напрямую из космоса, от бога, просто невозможно, таких слов не существует. Вот мы стараемся как-то это сделать, а все равно в полной мере мы не сможем рассказать какая Арктика. Я знаю что Арктика - это безмолвие. Арктика делает из любого человека… она дают ему истину, то есть он познает, просто познает что такое мир, в полном серьезе. Вот как это? Как эти знания вам даются? Но вы, когда оттуда приезжаете 3-4 раз, да… 1-2-й - это как вот прыжки с парашютом: первый - вы ничего не поняли, второй раз вы поняли, что вы герои, да, и только потом, третий-четвертый раз, вы начинаете понимать какая красота вокруг, вот. Так и здесь: когда вы там 3-4-й раз приезжаете… вас вдруг… вы так взрослеете, мгновенно. Вы прекрасно понимаете, что для чего вообще устроено в этой жизни. Ни с того, ни с сего вы начинаете там, где обычно вы включаетесь в спор - вы начинаете молчать, начинаете понимать, что ни один спор к истине не привел, он приводит только лишь к ссорам, к агрессии, и всё прочее. То есть совершенно там меняется ваш взгляд на собственную жизнь. Поэтому вот… для нас такая Арктика

Хотел. Есть. В Арктике… ну поскольку я вам сказал - там отсутствие агрессии да. Вот когда мы ходим здесь, я просто заметил за собой, да, я иду по улице, и я смотрю - не висят ли там какие-нибудь сосульки. Или, когда выхожу из подъезда, досмотрю не скользко ли здесь да, чтобы не поскользнулся. Поверьте мне, в Арктике такого нет. Хотя те же самые сосульки висят там на корабле, там да, на тросах там всё. Но абсолютно нет. Вот мне надо лететь куда-то - я бы здесь сказал бы да, 10 раз подумал, а там - да полетели, конечно, надо лететь. Полное отсутствие страха перед смертью, и когда ты начинаешь анализировать, а почему это, и ты даешь только единственно верный ответ себе - это все через это проходят, что душа не видит рукотворного и она считает Арктику своим домом. Она действительно считает этот дом Господа бога да, ну Создателя, как говорят разум. Душа не боится смерти. Это удивительно. Поэтому там совсем другого качества люди, не потому что они герои, не потому что они такие бесстрашные - там просто нет этого ощущения, нет. А если ты еще занят своим делом и своей работой, и, если в тебе рождается волнения, что а ты ж не знаешь как там - подумай о тех за кем ты летишь или за кем ты идешь, подумай о том, что ты должен заставить их улыбнуться вот с легкого испуга да, должен заставить их улыбнуться - у тебя сразу страх исчезает. Спасая других - мы спасаем себя, на самом деле. Мы убираем все зажимы, связанные с нерешительностью, со страхами, всё. В вас просыпается совсем другой человек, настоящий человек, жертвенный человек, который будет в семье своей на руках носить, да, там стихи читать, лишь только заставляет людей улыбнуться. Арктика - это счастье.

Да конечно, ну как, самое основное напутствие - читайте книги. Вот вы знаете, я как-то долго думал: «Ну, почему вот мы взрослеем, да, а как-то лучше не становимся». И как-то приехал к отцу Иоанну Крестьянкину, как отец мне там был. Пожаловался, говорю: «Ну, как так вот, с дочкой у меня там такие великолепные отношения, она сейчас взрослеет, там 16 лет было когда ей, да. И у меня там, с 13 даже лет там ну не складываются отношения». И он мне сказал такие слова замечательные - он сказал, что «Молодость требует любви, а зрелость требует греха. Поэтому надо всегда оставаться молодыми. Надо всегда требовать любви». Любви. Вот почему многие из нас не понимают Достоевского… я же прекрасно помню, что вот учили в школе, когда я учился, я его изучал. Да, он великий, наверное, великий, потому что так учительница говорит. Но я не понимал его величие, я его только сейчас начал понимать, когда собрал в самом себе вот ту критическую массу греха, только тогда я стал понимать Достоевского. Молодость никогда не поймет Достоевского. И слава богу, понимаете. Оставайтесь как можно дольше в любви, не в поиске греха - он найдет вас и без вас.