боярский

Вот, я вам сначала покажу мою обитель, так немножко.

[Ой, красота какая - все деревянное, все настоящее.]
Все деревянное… И другой стол. Я за одним столом, а тут ещё мой отцовский ещё стол. Стол из этого самого… императорского дворца в Маньчжурии, где отец брал значит этот самый... ну, он был начальник контрразведки Пятой армии, и после взятия Калининграда их перебросили в Маньчжурию.

Всё, я готов. Вы задавайте вопросы, потому что я уже не буду на текст смотреть - вы будете их...

[Представьтесь тогда, пожалуйста, и расскажите немножко тогда, вот…]
Представиться… хорошо, представиться расширенно. Я - Боярский Пётр Владимирович, родился 21 апреля 1943 года в городе Москве, то есть я коренной москвич. Окончил я школу в городе Москве, кстати, там теперь храм находится рядом знаменитый. И школа наша – там монахи теперь живут, это на Лубянке – 248-я бывшая школа. После этого, значит… Я всегда мечтал поступить в… и стать охотоведом. С 6го класса мне выписывали журнал «Охота и охотничье хозяйство». Потом, когда уже поступил в 10-й класс, какой-то у нас был диспут. А рядом… Мы жили - это Сретенка, Лубянка. Я жил в Печатниковом переулке на Сретенке. Рядом и Кремль, рядом и ЦК ВЛКСМ. И оттуда пришли комсомольские работники, послушали наш диспут, устроенный между нами, студентами, и после этого сказали, что моя судьба – это стать… идти на философский факультет МГУ и потом стать, значит, комсомольцем там, коммунистом и прочее, прочее. Но, случайно, после 9-го класса, через каких-то родственников, я попал на Черное море и… в лагерь Московского инженерно-физического института. И меня попросили поместить: там, в основном, ну, женщины, профессура жила в каменном здании, а уже эти самые аспиранты, преподаватели молодые – в громадных солдатских палатках. Вот в одну из таких палаток, где жили аспиранты, и где жили молодые преподаватели, поместили меня. Ну, я быстро к ним приобщился, они приобщили к своим там походам, и ко всем своим действиям. Я оказался… то есть я им понравился, мне даже дали кличку Бэмс. Кто знает: так назывался колокол, который нас созывал в столовую. Потому что я всегда говорю громко, я всегда если кричу, то кричу. А они еще в футбольную команду свою меня взяли. В общем, я понял, что все гении современные – они физики-ядерщики и занимаются реакторами, ускорителями и атомными бомбами, и там я это всё. Сам я физику не очень любил, если посмотреть на мой диплом школьный, выпускной – там были тройки по физике, тройки по математике и по химии тройки, а всё остальное было отлично. Ну – охотовед будущий. Отец пошёл мне навстречу и мои родственники (я тогда жил с бабушкой) – в общем, они скинули много денег, и я целый год, 10-й класс, занимался. Во-первых, тогда продавали абонементы в МГУ - на физическом факультете на курсы ходил, во-вторых, в МИФИ ходил на курсы, в-третьих – мне наняли преподавателей... В общем превратили меня за год в такую машину-робот, которая вошла в математику, физику, химию, и прочие точные науки. И я поступал когда в МИФИ – я поступал на… Ну, мне тоже сказали, чтобы я шёл на теоретический факультет, но я не прошёл, слава Богу. А там не хватало на энергетическом. И тем, у кого хватало баллов, нас предложили, вызвали – идите на физико-энергетический факультет. То есть я попал в группу, в которой работали специалисты… готовили специалистов по нейтронной физике и физике ядерных реакторов.

В общем, первый год у меня кончился, ну, так закончился немножко плачевно. Почему? Потому, что я доводил преподавателей. То есть когда… Объясню: в общем закончилась то, что физик мне отказывался ставить даже тройку, потому что я его облил кипятком во время экспериментальных работ. Там была, значит, установка: входишь в эту комнату – стояла, нагревалась установка, кипятилась - я не помню что. А я тогда курил, ходил, значит, трепался, любил трепаться со всеми, общаться со студентами. У нас основной корпус был на бывшей улице Мясницкой, у метро, значит, у Кировского метро, напротив Почтамта, рядом был магазин знаменитый – «Чай», ещё дореволюционный. В общем, на старой улице у нас была эта лаборатория. И я докурился, видимо, вместо того чтобы нагревать её полчаса – пришёл через полтора часа. И, только я вошел, вот господь все время значит придумывал всякие вещи, и выбило все пробки, и кипяток полился в потолок. А напротив, на расстоянии примерно трех метров за столом, сидел значит преподаватель, который Гольдфарб, по учебнику которого мы учились, другие известные, так сказать, физики учились, известный учебник, уже в возрасте. И я вставил палец в одну из дырок и кипяток пошел по наклонной, по этой, по наклонной кривой, ударил в потолок и полил ему на голову. Хорошо, что… палец-то у меня был ожог первой степени. Ну, облил его, залил весь журнал, и он придирался ко мне, ну, с полным откровением, в общем. Ну, и по другим я… по математике – ну, вылез потом, мне ребята помогли. Я первый раз… в институте в МИФИ поставили кол – потому что я сдал не ту бумажку и было написано: «Журавлёв, паразит, напиши хотя бы одну формулу – я из неё накручу чего хочу». Никакой формулы он мне не написал. Я накрутил чего-то после этой записи, значит. У нас дама преподавала. Она, как говорила, что хорошо ко мне относится, как ко всем остальным – но кол. Кол впервые. В общем, меня знал уже весь институт благодаря вот моим таким… А! из-за того, что я в спортлагере МИФИ я жил с этими преподавателями, когда собрали всех студентов МИФИ на потоке, пришли эти молодые преподаватели – один преподаватель, второй аспирант – руководить выбором… руководителя всего потока, 200 человек, значит. Группы у нас то были по 30 сначала, 200 человек потоком. Кто будет профсоюзом…- в общем, меня они толкнули везде – я был, так сказать, общественный большой деятель в этом институте на первом курсе. Ну, и когда… уж я расскажу: отношение ко мне преподавателей. Когда Кириллов-Угрюмов – знаменитый потом, который ВАК возглавил, Виктор Григорьевич – вот, он был ректором. Бывший моряк, штурмовик, вот он штурмовал то ли там чего-то, ну, такой был, и физик великолепный, профессор, доктор, молодой сравнительно. Он вызвал нашего преподавателя Быковского, тоже молодого, которой лекции читал. И говорит: «Вот Боярскому дали справку, что он [переутомился]». Я действительно переутомился: я прошел комиссию – у меня переутомление было. От всего: от хождения вместе с аспирантами и преподавателями, которых я знал, в одни заведения, со студентами – в другие заведения… И что получилось – получилось так, что он говорит: «Вы знаете я хочу сказать одно – он или гений или полный идиот. Он задает такие вопросы на лекции, и не только…». А он курировал – этот Быковский весь поток курировал как бы, был куратором, поэтому ему все преподаватели всё докладывали. «Он доводит до кондрашки преподавателей: задаёт вопрос, что если значит там частицы летят и бьют по этому, то всё равно влияния надо учитывать. Что они неправильно читают теплофизику. Что, значит, представим себе пружинки и вот эти вот шарики, и вот шарики это, а это вот тепло, а теперь введём коэффициент…» – «Откуда вы взяли этот коэффициент?» - «Ну, он вот получился, его подставляли». Я говорю – «Значит это было придумано всё. При чем тут шарики? какие шарики? Там никаких шариков нет. Это совершенно дурацкая формула. Она, значит вот, на том…». И вот эти споры – я доводил преподавателей. Ну, и Кириллов-Угрюмов читал, говорит: «Ну, раз такое дело, если он или гений, или это значит вот… ну, его надо наказать». Я-то думал – я буду отдыхать и пойду, значит, через год: всё то, остальное-то, всё зачли мне. А они сказали – на первый курс с 1 сентября по новой. И сдавай абсолютно всё – вот на этих условиях мы тебя берём.

И я попал в потрясающую группу, ну, более потрясающую, чем предыдущая, где ребята просто меня полюбили. Ну, и там любили меня в группе. И взялись за меня вовсю. Честно говоря, я лекции… ну, я вот на слух – мог только сидеть, не записывая – записывать я не мог, потому что потом разбираться в собственных каракулях было невозможно, и поэтому я их слушал. Ну, я жил наполовину у студентов в этом, в общежитии, хотя был москвич, то есть там всегда было где… и ребята со мной занимались. И так, постепенно, где-то я выправился ко второму курсу, но на втором курсе… Ещё когда я болел в детстве – я так любил болеть: потому что какая-нибудь легкая болезнь – я не иду в школу, я читаю и пишу. Я с детства писал сказки, рассказики. И читал, читал, и опять писал. В общем. моя писанина кончилась тем, что на втором курсе я начал писать, начитавшись, в основном даже Хемингуэя, я даже говорил, как герои Хемингуэя, я бредил его языком, стилем, хотя… сейчас расскажу, как меня воспитывали, – я всю классику знал. И, в общем, я начал писать рассказы. Рассказы эти по всяким знакомым, благодаря им и моему отцу. направляли писателям, ну, знакомым. А они меня знали, часть из них, знали – например украинские писатели: Безаручко юморист, у которого целое лето я отдыхал после первого курса, уже второй раз когда был на курсе. Вот, и этот самый, как же его, ну в общем… Малик. Малик – это его кличка, это знаменитый писатель по истории, у него в серии «ЖЗЛ» исторические романы выходили, и всё. И они прислали другие, что вот талантливо пишет, но, конечно, надо заниматься, работать, писать ещё… Но я им не верил.
Тогда, совершенно случайно, в общем, отец познакомился с Кавериным. Каверин пришел к нему, в издательство «Наука», где отец тогда работал. И, значит, попросил помочь издать Тынянова, родственника своего, потому что Лидия… (забыл), в общем, его супруга была Тынянова. И Тынянова он знал, они родственники, он и в Питере жил у Тынянова. И Каверин, значит, взял мои работы, почитал и сказал – «Да…» (это у меня вон книжка есть) - «Да, это надежда нашей литературы». Ну, и там Паустовский чего-то почитал. «Да, ну ему надо конечно учиться жизни, потому что он пишет интересные повести, это всё». Мы можем даже Каверин… он мне сказал: «Так вот на выбор, Петя, вы вот как пожелаете: хотите стать вторым Василием Аксёновым?» - Я говорю – «Нет. Он меня, тем более, обзывает «физиком в штатском»». Мне не нравилось это. Ну, я знаком был, ходил в Дом литераторов, там по своим опять знакомым, через знакомых, и с ним там сталкивался. Я говорю: «Нет, не хочу» - «Если не хотите быть вторым, а первым, то вам надо пройти, ну, серьёзную школу такую, и прочее, прочее, и тэрэ-тэ-тэ, и готовится». В общем я начал пописывать вот эти вещи, ходить к Каверину. В «Юности» меня не опубликовали тогда, в «Юности». И вот так вот моя судьба. Но потом я работал в Дубне, проходил практику. А на первом курсе вышел фильм Ромма «Девять дней одного года» про физика, где он облучался. Ну, Петр Владимирович был большой любитель подвергать себя тоже всяким опытам. В общем в Дубне, работая лаборантом, я собрал свою установку, мы ввели… ну, тоже на практику туда послали моего этого самого… сокурсника и друга Афанасьева Сашу. Мы там практику проходили. И в Дубне я собрал свою установку и попёр ее ставить под поток. А мы просто сидели – нам приносили фотографии, ну, разлёта, грубо говоря, там частиц из камеры, мы мерили углы и всё, а тут я своё. Сдружился там с аспирантами, уже которые работали, а они мне помогли это дело сделать. Они говорят: «Тебе ж никто не разрешит. Тут академики на очереди стоят!». И я влез в камеры, зная, что я останусь до конца эксперимента, когда захлопнутся, как и в «Девяти дней одного города», ой… значит, «Девять дней одного года», закроются все эти двери и я там спрячусь. Я выбрал уголок, где вроде радиоактивность будет не такая сильная, и я там засел, в общем. Но меня засекли на видео – тогда уже там все эти видео… В общем, был скандал и Джелепов, такой физик известный, ну, он матом буквально на меня орал и говорил: «Такого идиота я ещё не видел! Я не знаю, чего с тобой делать – ты же, паразит, представляешь, первый бы облучился тут, и потом тут чёрти чтобы и с нами тут… Ну, усилили весь этот контроль. Но, говорит, то, что ты поступил вот так… свою идею там хотел… какую идею?». Я рассказал. «Да, такую надо проверить, но не таком дерьме, который… Это надо ставить два ускорителя частиц и запускать друг навстречу другу». А таких ускорителей нету вообще. Ну, не важно. Ну, а там оказался и всё дело решил начальник отдела кадров Дубны, к которому я попал, то есть решать со мной вопрос: переводить в другое отделение, то есть, или вообще, написать, чтобы из института выгнали меня МИФИ, и прочее. А отец же мой бывший чекист, то есть в то время, и этот завотделом кадров говорит: «Слушай, а как зовут твоего отца, Боярский Петр Владимирович? Ну, Владимир – понятно. А отчество?». Я говорю: «Ананьевич». «Господи, так он же… это мы ж с ним готовили встречу в этом… где там… в Иране, в Ираке, этих глав: Сталина и всех. Мы с ним… ну, участвовали, не готовили, но участвовали в подготовке». Вот, и ещё там чего-то, ну он разведчик бывший. Ну вот, поэтому меня оттуда не выгнали. Я допрошёл практику, потом, после уже, когда я оканчивал институт, я позже попал на практику в Институт физики, недалеко от метро Профсоюзная, крупный институт – там тоже мы облучали образцы, когда я диплом делал. В общем, когда я закончил институт, три учреждения: Дубна, вот этот вот институт и кафедра наша пятая – физики ядер нейтронной физики и физики ядерных реакторов – они все предложили мне вот куда идти. Куда выберу. Ну, я уже был тогда женат, в общем, тут квартирные всякие дела, всё… в общем я выбрал свою кафедру. Потому что только что построили там реактор – его надо было включать на территории… здание было новое уже на Каширском шоссе. Оно и сейчас там. И вот там мы этим вот… занимался. Но, через два года я понял, что литература и физика… хотя мне нравилось дежурить на ускорителе там этом и прочим, прочим, - что это несовместимо друг с другом. Тем более, что я все-таки облучился.
Победил лирик. Я пошел к Каверину. Каверин говорит - надо уходить в какой-нибудь институт типа вот… это, это, думали, думали все знакомые и вспомнили, что есть Институт истории естествознания и техники. И я туда пошел в аспирантуру. То есть там по историческим работам по физике давали кандидатов и докторов физматнаук, по химии химических историкам, по биологии биологическим, ну, и так по всем наукам. И я туда поступил в аспирантуру. Вот, был такой Иосиф Бенедиктович Погребысский, известный профессор, и, в общем, он полюбил меня, я ему признался что я хочу быть писателем, а здесь временно. Он сказал: «Петь, ну мы посмотрим». И я стал у него любимым учеником. Человек знал 9 языков, был знаменитым историком науки, был (он когда-то на Украине жил) был чемпионом Киева по шахматам, великолепно знал поэзию, культуру, ну, вообще потрясающе. Но он, к сожалению… а, и он меня познакомил со своими друзьями: с Алексеем Николаевичем Боголюбовым, из Киева. Это семейство Боголюбовых: Николай Николаевич Боголюбов был и директором, по-моему, в свое время, Дубны, и крупнейший физик с мировым именем, Алексей Николаевич – ну, не с мировым именем, но тоже член-корреспондент был, а третий брат потом стал академиком-филологом в Питере. И я узнал их всех. А Господь распорядился так, что я значит попал в институт в этот – Истории естествознания и техники, в котором готовили труды по истории каждой науки и туда приходили ученые, ведущие академики, значит, чтобы поправить, выступить на ученом совете там, и прочее, прочее… и по своему, какому-то непонятному, Господом данному мне качеству, я у них был ну таким полулюбимцем у всех: и у биологов, и это… перезнакомился со всеми. Бывало, туда и космонавты приходили. И с Севастьяновым, космонавтом, я дружил и дома бывал. С Аксёновым, но он покойный уже, Аксенов ныне вот живущий еще и всё, с Аксёновым спасали там объекты всякие по культуре и прочее. С замами Королёва: Раушенбах, который был правой рукой и начальником всех этих проектов, но у него жена была завотделом иконографии музея на Красной площади, Исторического. И она, видимо, это воздействие её, он занялся иконописью, вернее историей, в общем, живописи с обратными отражениями, вот всех этих вот вещей и так далее, и у меня есть его монографии и всё. И когда его я спросил, я говорю: «А вот всё-таки у вас чё главное-то самое? …башить (?) космические проекты?…». Ну, знали мы через космонавтов как… я хорошо знал и дочь этого самого… она приходила… Гагарина, дочь Гагарина приходила к нам, которая теперь вот этим музеем ведает в Кремле и так далее… Ну, со многими был знаком. И он мне сказал, что: «Петя, вот для меня важнее вот это. А Космос… но это вот тоже это вот да, но это не самое главное в моей жизни». И я вот стал встречаться с такими людьми. Потом получилось так, что я защитил диссертацию по истории… кандидат физматнаук по истории развития механики во Франции в эпоху Наполеона, то есть у меня вышла монография, на ней Наполеон и всё там: Лагранж, Прони, Понселе, Кориолис, учились в этой школе. Но, в общем, я их работы все эти анализировал и прочее. Но Погребысский умер через год. Скончался, его привезли из этого… из Питера – он умер в Питере, его в Москву везли. И тут, к несчастью моему, меня назначили… да, там дирекция такая была: Бонифатий Кедров, Микулинский зам, в основном, организациями делал, членкор, занимался. Меня, как аспиранта, и назначили значит вот всё это: привоз, в этом самом, в морге вскрывать гроб, в каком состоянии всё, и закончилось всё тем это, ну, двое суток без сна, морги какие-то, я один там в этом морге там, ну, понятно. В общем, когда его хоронили, я очень переживал, но видимо из-за того, что психика немножко поехала, я стоял и у меня текли слёзы. Обычно у меня их не бывает, но я человек эмоциональный и текли слёзы. И так как я хорошо очень, как рассказали, похоронил, ну, всё это организовал и проявил себя, а скоро был… я ещё был аспирантом, международный конгресс по истории науки и техники в МГУ и меня назначили, аспиранта, руководителем одной из какой-то организационных групп. Но закончилось всё, вот Микулинский этот, который потом меня просто ненавидел, членкор, и стал директором после Кедрова там, ну, в общем, неважно. Он пошел через пять дней подготовки, он пошел по отделам и говорит: «А что у вас тут вот это вот?» – «А это у Боярского спрашивайте». – «А он что, это курирует?» – «Да, курирует». Идёт в другое, то есть совершенно меня не касающееся подразделение, по машинам, по автобусам и прочих. «Вот, а что, у вас расписание есть?» – «У Боярского есть!» – «Подождите, он что?..» Оказалось я курирую почти… очень много чего-то – и секцию курирую Кузнецова по Эйнштейну, значит, и это там, и это, и это… в общем обрадовались… меня конечно избрали сразу в профсоюзе в этом самом, в профсоюз, потом этот самое и прочее, прочее… Но я познакомился: туда же приезжали выдающиеся физики – там был и Капица, и всё, и опять же… Там правда… ну, можно рассказывать, а вы вырежете, если что не так, значит, так как для того чтобы мне… я учил в школе немецкий, в институте английский, а для диссертации французский, ни один из них я не знал – я не могу зубрить, понимаете… , поэтому я говорил плохо и когда… но говорил, говорил, и когда одна там подошла француженка известная, там какая-то, и с ней там два француза были… я подошел, поцеловал ей руку, что её немножко удивило, что в России руку тоже целуют, и  предложил ей раздеться, ну, поухаживать, я хочу поухаживать за вами и ра… А есть разные слова во Франции и переводилось моё так: и раздеть вас догола – там был общий шок. Потом понятно, что я имею в виду. Но она, проходя мимо – она не кокетничала со мной, но всегда говорила, то есть попыток никаких у неё и не было: «Ну как, когда будем договариваться?». Так что, я к чему рассказываю, у меня вот жизнь так текла. И после этого еще, что я помню – когда в этом самом, в Колонном зале, был огромный вечер, посвящённый аль-Бируни, знаменитого, значит, аль-Бируни и приехали, значит, из Средней Азии люди, всё, приехали из ЦК, на заседание пошли, Федосеев – академик Федосеев, который всё гуманитарное курировал – он тоже туда припёрся, на это заседание, а мне поручили всё. Во-первых, сделать, и подешевле, громадный портрет. Я напрягся и нашёл организацию, которая в 10 раз дешевле сделала каким-то фототочечным способом. Везли мы его с КГБшной охраной – впереди машина, а мы на грузовой открытой. Он был метра три, наверное, высотой там, два с половиной, огромный, ну, на сцене огромный портрет повесить, и рамка была сделана. И подул ветер – его ломало. Я думаю: если сейчас его сломает, ну всё – Микулинский будет просто в восторге, что наконец-то я погорел. И мне от Микулинского поручили вычитать доклад Федосеева – «Посмотри!». Я его посмотрел и сдал назад в канцелярию – секретарша мне сказала: «Микулинский велел вас…». Знали, что я отработал еще между поступлением в аспирантуру, на всякий случай, редактором в издательстве «Наука», где, честно говоря, и мой отец сам… научным редактором. И у меня есть благодарственные письма от академика и всё, что как я нашел ошибки – а меня научили просто, меня научили и я с тех пор вот… всё под моей редакцией выходит. То есть я прошел за полгода, ну больше, почти за год перед поступлением в аспирантуру, уйдя… и там все перекрестились: и завкафедрой, и все, что Боярский ушел, потому что там было такое, значит тоже… отвлекусь. Представляете открытие реактора, а у нас ускоритель как раз шли… как бы здание ускорителя стояло рядом с реактором и переход был – такой стеклянный переход. И банкет решили устроить у нас – в этом здании нашем, где у нас ускоритель. Значит, 5-я кафедра и 13-я что ли, или 12-я теплофизики тоже. И, велели – мы долбали стены, провода проводили к нашему ускорителю, всё, а теперь нам сказали все это разобрать. Я заявил, что я подойду к министру образования, которого пригласили, Средмаша, которого пригласили и еще высоко…, и из ЦК – и скажу им, что ради их пьянки меня заставили это. Меня вызвали к ректору, Кириллову-Угрюмову, которого я любил и уважал. Он говорит: «Пётр, ты пойми, но нам надо, чтобы они были на банкете, чтобы их задержать, чтобы из них: вот ты говоришь, тебе для твоего эксперимента хорошо бы там чего-то получить, это самое. Так давай забери. А мы там это поговорим и всё». Я говорю: «Нет, я не выдержу всё». Тогда меня освободили на трое суток от работ, раз я не могу. А после этого принимала кафедра социалистические обязательства, как в «Девять дней одного года»: открыть еще одну частицу, кроме того, что по плану. Я поднял на кафедре жуткий шум по поводу того, что: какие дополнительные? – у нас есть план: откроем – откроем, не откроем – не откроем. Шумел, протест заявил, его запротоколировали, меня обвинили… ну кто все время шум там поднимает – склочником. Объявить велели выговор на кафедре. И все кафедры подали свои планы, а наша сокращённым, из-за меня – я добился, чтобы сняли половину. И нам министерство, которому мы подчинялись, объявило благодарность и сказало: «Единственная кафедра, которая не занимается очковтирательством» и остальным всем выговоров повкатали, понимаете. И это настолько произвело на Юрову, которая завкафедрой была, и кто вокруг нее крутился, впечатление, а они хотели уже: склока значит с этими… с застольем, склока вот с этим. А Боярскому благодарность объявили и премию дали. Ну, и, в общем, я уже был не любимец на кафедре. Ну, и тем более, что собирался уходить. И тут вот получилось так, что в этом самом дали мне в Колонном зале, чтобы он при… а, я там руководил уже… Микулинского «Пусть руководит всё» -– сценой, ФСБ, кого куда поставить из наших, кого ФСБ куда поставить. Я говорю, что я же не буду – конечно, я не командовал ФСБ, но они со мной работали, понимаете, то есть вся работа в зале, чтобы мне было это, чтоб почистили сиденья - всё это было. В конце концов это закончилось всё тем, что он выходит этот Федосеев, вице-президент, выходит на эту самую. Я стою за кулисами, Микулинский тоже, значит выходит этому и начинает читать доклад. Как я посмотрел – мой доклад, думаю – в роде также оформлено, как мне дали, вот таком же виде. И вот он читает: «Великий трттттттт трттттттт, дальше смотри страницу 7, э, смотрит на страницу 7, тртттт, дальше смотри 31. Он перестал уже это читать, весь багровый, вот. Когда он вышел – я остаюсь с Микулинским – он этот доклад швыряет ему лицо, в лицо, Микулинскому, и его обзывает, в общем, нехорошими словами. А он: «Это не я, это Боярский, Боярский доклад готовил». Боярский – он фамилию, Федосеев, запомнил и когда уже дальше я вот в этом Институте истории естествознания и техники, и потом начал выпускать книги и меня защищали. То есть у меня, представляете, редколлегия – председатель Пётр Боярский, в редколлегию, в состав, входят три академика археолога, известные всему миру, академик антрополог, академик, который сменил Королёва по космонавтике, академик по технике, академик по философии. Федосеев когда это всё увидел – он озверел, вызвал часть из них. Они говорят: «А что такое? А мы считаем, что это, наверно, Ломоносов будущий, потому что у него всегда столько идей в голове и всего, что да, да, мы согласны – хороший очень специалист: у него новые идеи, что-то все время создаёт, новые науки какие-то непонятные». И Федосеев тогда вот тоже это самое как бы канул, а меня начали благодаря вот этим моим связям, потому что Микулинский не знал куда меня деть вообще в этом институте и когда пришло распоряжение президента Академии наук Келдыша, что надо создать в России музей, как в США, науки и техники на базе Политехнического, [или] не на базе, и поручил это нашему институту, создали группу по памятникам науки и техники и вот там я уже… я там создал первый в мире классификацию и систематизацию памятников науки и техники. Микулинский меня вызвал и говорит: «Это же вот, понимаете – да, вот, вы выступили, создали, это ж классификация, это обычно, но вот Бонифатий Кедров создал классификацию, француз, вот там этот, англичанин там, в том веке, в этом и это тоже ведь классификации науки и техники. На вас набросятся. И я решил всё-таки, несмотря на то, что вы знаете наши взаимоотношения, помочь вам и эта штука должна выйти под… то есть я готов пойти на то, что поставить свою фамилию к этой штуке, чтобы прикрыть вас». Я говорю: «Конечно первый?» – «Ну да, первый поставлю, чтобы удар на меня был». Я говорю: «Семен Романович – поздно». А я уже в ВООПИКе был, а в ВООПИКе перезнакомился еще с кучей… ВООПИК – это Всероссийское общество охраны памятников истории и культуры. И я там перезнакомился опять с кучей академиков, химиков, физиков, которые спасали культурное наследие. Там и по химии были люди, и эти, и писатели, с Валентином Распутиным, познакомился с Дмитрием Сергеевичем Лихачёвым. Ну, понимаете, вот жизнь шла. А я как раз создал новую… и меня, значит… ВООПИК издал методички, поздно, всё, за мной забита. И ВООПИК меня прикрывал. А в тот момент ВООПИК, эту секцию возглавил академик Велихов, знаменитый физик, вице-президент Академии наук. А кого назначить замом? – Боярского. Боярский в этом работал, а меня Микулинский… я оттуда ушёл младшим научным сотрудником – кандидат наук… то есть всё делал, чтобы значит вот, я не был. И он такой устроил ему эту самую проволочку и выволочку: «Я – вице-президент, а ты – шпана, кто?» - это самое этому кричал, при мне это было. Я у Велихова – я ему нажаловался: почему я всё время это самое, я же ваш зам, как бы это, кандидат наук физико-математических и это. В общем я ему доклады писал Велихову тоже, ну, помогал, какие-то вставки делал, как по секции всё. Он то нормальный, не ставил своей фамилии. И в этот момент я решил оттуда уйти, из института, уже все это надоело, вся эта кутерьма с Микулинским, со всеми. А так как я уже стал известный специалист по памятникам науки и техники, работал вместе с Государственным историческим музеем и с Александром Ивановичем Шкурко, который был заместителем директора, первым заместителем, этого музея центрального, и он методологией занимался и под моей редакции, с моим участием, и с их участием, стали выходить методические рекомендации по памятникам науки и техники, минуя наш институт, посылая его на фиг. Мы ставим на всякий случай его гриф и прочее, а он ушел в замминистра культуры Российской Федерации – Шкурко. Ну вот, не буду все рассказывать это, в общем, меня он и Мелентьев Юрий Серафимович, которому было доложено, и меня познакомили, - они сказали: «У нас, правда, институт такой вот культуры научно-исследовательский, но там Чурбанов, но не родственник этого… зятя или кого там, тестя Брежнева. Значит Чурбанов, великолепный профессор, человек… там разгонять надо институт, и всё, они засиделись, и нам создавать новую науку. «Вы же написали «памятниковедение», вы занимаетесь созданием новой науки. Мы вам даём 20 человек отдел: доктора, кандидаты и не кандидаты, и аспирант. И вот, под вашим руководством, надо это создать». Итак, я, значит, начал создавать. Создал, но один, потому что ни эти кандидаты, ничего… я же в это памятниковедение вставил всё: там и теория вероятности, там и физика, и космические явления, и философия космич… всё с вот такую книжку. Она вышла с рецензией Валерия Павловича Алексеева – знаменитого археолога, антрополога, академика, с которым я познакомился, когда сел в 30 с чем-то лет впервые на лошадь и стал тренером и судьей республиканской категории по конному спорту и написал лучшую книгу о лошадях – «Седлайте коней». А он, со своей супругой, которая потом тоже стала академиком, и я к нему домой все время ходил, значит, он, это самое… тогда у них была лошадь, он был доктор наук, когда мы познакомились. А уже как их книжка выходила – это он уже был академиком. А Юра Юдин – он тогда был членкором, философ, с которым мы работали в одном институте, они меня все любили, а потом ушел он в другой институт философии. И вот он вышел под этой редакцией. Реакция была на это одна – все молчат, потому что специалисты по истории, поэтому… не могли понять всей глубины мысли. А я там впервые заявил, что памятниковедение – это наука, которая должна изучать в совокупности природную и культурную среду. Это невозможно, хотя об этом говорилось, ну, на примере, там и Дмитрий Сергеевич много хорошо говорил о парке, эти самые, там под Питером, там и прочее. Но шло не дальше. А я – науку, и она пошла, пошла наука, разослали всем это. Все притихли. Мне за это конечно ни Минкультуры, ничего благодарности не давал. А тут еще получилось так, что я и работал и с Советским фондом культуры, и там был такой Сергей Юрьевич Житенев, который курировал нас о который в девяносто первом году, когда вот произошло это самое… Ельцин? значит туда-сюда, он курировал культуру, науку.

[Знаете, я о чем подумала, пока вот мы говорили, что про вас надо просто фильм снимать].
Нет, я вам скажу такую вещь, фильм про меня может и надо снимать. Вот сейчас один фильм уже снят, еще в 90… 92-м что ли году Сачков, и в студии он работал «ТриТэ» у Михалкова Никиты, и их послали со мною экспедицию на Новую Землю и они отсняли часть похода, потом их отозвали. Они были потрясены отношением ко мне ядерщиков, которые на самоле… на вертолетах привозили нам арбузы из Белушки там, еще… Сняли, в общем, фильм и сейчас он один из… но он будет о Новой Земле. А у меня, если вы полезете по интернету, десятки фильмов и многосерийных, и всё, но по памятникам, не обо, а про памятники. Обо мне нет. Я сейчас покажу одну вещь. Хорошо видно?

Вот эта книга написана благодаря академику Михайлову, который возглавлял Минатом и создавал бомбы, известный исследователь, который любил меня. Но он окончил МИФИ намного раньше, и когда я к нему добился и припёрся – что давайте, помогайте: я хочу работать в закрытой ядерной зоне, заниматься памятниками истории создания ядерного оружия. Он говорит: «Родной, вы охренели что ли? Откуда вам такое в голову могло прийти? Какие памятники? Со своими памятниками…». Ну вот, и значит, я уже забыл, о чем говорил, ну неважно.

[Мы можем ближе к Арктике?]
Когда я был руководителем этой секции, завотделом памятников в НИИ культуры ко мне пришел некто Дмитрий Кравченко, который в Арктике проводил исследования, за которые его хотели привлечь к уголовной ответственности. Академик Седов, который Борис Александрович, с которым я дружил, дома часто у него тоже бывал, но по вопросам вообще культурного наследия. Вот и я, и он, вот на мотоботах выкидывали спасательные мотоботы – если? видели они как батискафы такие, в них двадцать пять или шестьдесят – судно тонет, они выскакивают, у них движок, чтобы отойти и не затянуло в воронку. Всё. И они, как бы по технике безопасности, и для Арктики подходили, во льдах там. И он вот мне рассказал, а я Арктику любил, Арктику давно, с 10 лет – сейчас я поднял литературу, которую я читал с 10 лет и покупал даже, это другой уже вопрос – о моём детстве и как меня воспитывали, и прочее. Так я с 10 лет бредил Арктикой, то есть я читал и наших советских деятелях, и Брагина [Бадигина?], значит, о Шпицбергене художественный «Путь на Грумант» там, и прочее, прочее… литературу читал и хотел быть охотоведом, путешествовать по всему. То есть я хотел быть путешественником, в том числе и по Арктике – это у меня с 6 класса шло, хотя я понимаете был разбрасывающийся и когда однажды приехал к деду Мичурину моему. Он говорит: «Ну, ты сейчас где?» «Я сейчас в фехтовании» «Подожди, ты же недавно был в вольной борьбе», в классической, велосипедной, везде разряды какие-то получал детские, значит, еще чем-то там занимался… охота, стрелял, стрелком был. И он мне сказал такую фразу, пардон: «Петька, будешь ты всю жизнь, как говно в проруби болтаться при твоём характере». А, и ещё ходил в секции в Дом пионеров значит судомодельную, потом авиационную, потом… все это проходил, мир многообразен, и рад. И он сказал, что вот они раскопали зимовье Баренца – это первый голландский исследователь, значит, который 15-й век, который, значит, ой, 16-й, который зимовье там на Новой Земле и так далее, которое я потом я с голландцами возглавил. И он его копанул первый, ну и ещё кое-что: в Архангельске копанул кое-что там и еще чего-то. Ну и я, в общем, этот конфликт между ними сбавил, его не стали к суду привлекать. Более того я ушел в экспедицию в 86-м году. Нас выкинул ледокол на мотоботе, мы значит там швырялись туда-сюда. Он оказался человеком сложным, с таким, ну как вам сказать… у него такой был, он недавно умер, он был старше меня года на четыре, по-моему, если не больше. Он, ну, жёсткий был, и такой по отношению к людям, а я жёсткий, только если ситуация, ну, или нарушает технику безопасности, а так я со всеми… В общем, я его взял к себе на работу, организовал секцию, добился, вместо этого отдела возглавил секции… сектор фактически арктических исследований, Арктики.


Когда я пришёл и первую, то есть, экспедицию в восемьдесят шестом году мы организовывали, я пришел к Шкурко, к замминистру, и сказал, что вот мы теперь пойдем дайте денег на это. [Александр Иванович?] меня хорошо знал, да и всё министерство культуры. Он, значит, собрал огромный стол, повесили карту России. И вот он сказал, что вот Пётр Владимирович собирается теперь вот Арктикой заняться и сектор хочет создать, и всё. Товарищи, вот как мы, значит, на это должны среагировать. Вот там зам был такой мужик, этот самый пожилой, старый уже, который деньгами ведал в министерстве. Он говорит: «Да у нас на кирпичи на Кремлевскую стену не хватает!» В общем начали все выступать. «Александр Иванович, давайте прекратим это заседание». Меня останавливать… я ж спорил и с министрами, и со всеми, то есть в моей жизни всё было. Он говорит: «А почему?» «Министерство рядом ЦК КПСС – сейчас пойду в ЦК КПСС». Александр Иванович посмотрел на меня, вспомнил что я из себя представляю, и сказал: «Товарищи, мы хорошо знаем Петра Владимировича. Всё равно нам это дело навяжут сверху, так давайте хоть немножко в этом году мы им поможем – создадим сектор и всё. И посмотрим». И типа: а потом закроем. Каждый год, в течение десятка лет или больше, нас пытались закрыть. И министерство, сменялись министры… Это второй рассказ о том, как вообще там меня вытаскивали из этих ям. Потом в девяносто первом решили, при этом самом… при Ельцине, что надо создавать – сначала Министерство разрезать культуры пополам и создать Министерство культурного и природного наследия, а остальное – театра, танца-дранца, там реставрации… - это значит, Министерство культуры. Потом решили, что нет надо всё-таки сделать эту, как там называется… на «а» называется, сейчас вспомню… в общем такое государственное подразделение, где в ранге министра и решили назначить меня… тут совпало всё – там же Бурбулис сидел, а меня отлично знали и на Урале – и эти, люди пришедшие с Бурбулисом, меня отлично знали. И когда там решался вопрос, кого назначить – всех вычеркнули, а меня оставили. Стали ходить бумаги – ко мне замминистры стали приходить культуры на будущую работу, устраиваются на… «Агентство» - «Агентство культурного и природного наследия», но посмотрев на этого вечно пьяного товарища – Ельцина, посидев там примерно год, и увидя, что там столько жуликов и ворья… я их всех знал и знал все отделы, но хорошо познакомился и сконтачился только с отделом курирующими ФСБ, Военно-морской флот, кто меня поддерживал, атомщики, потому что деньги мне потом вот Михайлов давал, а делалось это официально – отдел испытания ядерного оружия на мои экспедиции на Новую Землю. А деньги переводили через Саров – город атомщиков закрытый, и у меня все стали друзьями – все академики, все-все – потому, что одно дело делали – спасали. Тогда я в защиту, в девяносто третьем пошел защищать своих коллег атомщиков, ну, хоть я не атомщик был поэтому, но защищать. И так мы попали в Арктику – благодаря этому самому Кравченко. Я прошёл хорошую школу вождения мотоботов, и всё Мурманское высшее инженерное морское училище давало нам судоводителями капитанов и штурманов, которые переходили там переподготовку, чтобы штурману получить звание капитанов, капитану еще чего-то. Они у нас были судоводители, механики обслуживали нашу эту фигню, мы болтались в этом льду. Когда мы встречались с судами – вы представляете, что там творилось! В 86-м году должны были сменить нашу группу. Кругом лед Вайгача, непроходимый честно говоря, а нас предупредили по рации.  У нас не было сначала ни рации, ни ружья… забыли. Кругом белые медведи, то есть вообще сказка. Но я ни за что по технике безопасности не отвечал, потому что начальником экспедиции был Кравченко, а я был научным руководителем экспедиции и начальником поискового отряда. И вот, значит, я, благодаря ему, внимательный, когда он увидел, что я освоил всё, что мог, и вопросами, и всё… ну, в общем, и через год, опять, по своему характеру и прочее, он не сработался с сотрудниками отдела, потом пришёл к директору, на следующий год, и заявил, что должен быть один человек и начальником, и научным руководителем. Чурбанов был умный человек и говорит: «Ну и кого вы можете предложить?» Он говорит: «Ну вот, например, Боярского». «Договорились» – сказал он. А шёл-то он с другим. И его сотрудники стали моими сотрудниками, кто в экспедицию из разных, ещё замдиректора нашего института Александр Васильевич Окороков – это сотрудник его бывший, потом у меня он работал, мы вместе работали, и в Арктику он ходил и […] там занимается. То есть, вот так вот и на следующий год он руководил отрядом, а я руководил другим отрядом и был начальник и научный руководитель с 87го года всей экспедиции. Я создал ещё новое научное направление, которое академики опять поддержали, даже академик Алексеев написал статью-предисловие, другие там, и статьи Окорокова, и другие, и оно называется «историко-географический эксперимент» – книжка вышла. Вот это и на основе этого историко-географического эксперимента мы стали программы делать – по следам экспедиции Баренца, Пахтусова, в общем 60-70 знаменитейших первопроходцев, начиная с Баренца, начиная с этих самых… с поморов, которые еще до Баренца ходили туда. Мы раскопали Савву Лошкина, который обогнул землю и Пахтусова, и Литке искали, его крест, но вот теперь мы с Северным флотом вместе работаем, значит, нашли место, причем знаете, они молодцы, они мне посылали видео и советовались, вот это вот прям сразу оттуда с Новой Земли сюда. Я говорю – чуть левее-чуть правее. Ну, смеюсь. Я: «Да» - говорю – «Это крест» по виду, потому как вот стоит, но я знаю. И, понимаете, у нас куча программ – это вопрос уже так сказать второй и больший, но мы сдали в Архангельский музей более 2000, ой, около 4000 находок с зимовий по всей Арктике. Там у нас и экспедиция Толля из его зимовья, куда он уходил, и ставили памятные знаки и этим самым как его памятные знаки нашему Александру… адмирал-то наш… вот с башкой… я о нем столько писал и делали… ну адмирал, глава Белого правительства в Сибири – Колчака. Извините, что я да, у меня уже столько фамилий в голове. Значит и памятный знак, и сын того скульптора, который поставил Жукова, памятник перед Красной площадью – он сделал его барельеф, отлил, и мы поставили этот барельеф. И вот тогда появилось новое поколение, то есть чуть позже – это вот Павел Филин, Никита Кузнецов, ну, замечательные люди.

 И с министерством сложные взаимоотношения и сейчас – если прежние министры поздравляли меня обязательно со всеми праздниками – потому что понимали, что все равно деваться-то некуда, потому что меня вот хотели когда тогда назначить этим самым, я ж там такие связи навёл, и там мои же мифишные, и к Михайлову значит попал, и начали атомными этими делами заниматься, и памятниками создания ядерного оружия, и ходить по маршрутам, и маршрутом «Двух капитанов», и раскопали, честно говоря, почти все важнейшие зимовья исторические, начиная с 16го века мы, ну, известных мореплавателей раскопали. Но ещё было ведь, со мной спорили, и даже археологи спорили, которые меня уважали, это же я объявил в памятниковедении, что не кончаются памятники советским периодом начала, а кончаются всем веком, еще в том веке объявил. Сказали: «Ну, уже у него там не всё в порядке». А теперь все признали. До конца двадцатого века это и ракеты, я предложил и создать атлас… внеземными памятниками так и назвал их – внеземные памятники. Когда был учёный совет меня поддержали космонавты, и всегда вне земли на Луне – это ж памятники? – памятники, и луноходы, и следы там американских, которые пришли, или все эти летающие, болтающиеся и на Венере и везде это неземные. Атлас, но, конечно, средств… со средствами всегда плохо и главную поддержку во всех моих работах и все мои награды связаны не с Министерством культуры – это Военно-морской флот России, это Северный флот, это погранвойска ФСБ, значит, вот друзья и тоже история недавно по каналу «Звезда» с моим другом, начальником всех морских сил погран в свое время, который первый стал ставить, и его за это хотели наказать в прошлом веке, в девяносто пятом году, погранзнать, понимаете, и как я патриот и к тому же еще человек верующий, и участвую в программе значит патриаршей и владыка Иаков – у нас большая человеческая дружба, который курирует патриарший проект «Русская Арктика» сам он, Мезенский и Нарьянмарский, этот самый в Нарьян-Маре, он значит епископ и, в общем, замечательный человек и… ну все моложе меня, честно говоря. Ну, и ко мне сюда они все приезжают и капитаны судов с жёнами и всё. Вот у меня эту комнату видел, далее соседние с кроватью у меня, вот кухня огромная, значит у меня спальня еще живут у меня, ну, я даже рад, пускаю… А так как я разведённый, хотя с жёнами бывшими у меня отличные отношения, с их матерями были всегда, но характер конечно ещё тот вот у меня тоже, я терпеливый очень, ну, а потом уже… но неважно. Значит, дети у меня, внуки замечательные, дети. Всё нормально. А здесь я просто потрясён окружающими людьми и всем, нормальными, хорошими, не московскими, нет этой ауры, нет этих каких-то… злобы какой-то. Все ко мне хорошо относятся тут и друг другу, так что небольшой городок, 2800 человек.
Ну и вот, и, понимаете, вот началось, началось. Потом придумал я… вот тут карта висит по Новой земле. Часть видна – она издана и с военными там грифы, всё. Я председатель там редколлегии, и мы начали – у нас сектор великолепный. Умер бывший его возглавляющий профессор, а сейчас мой друг он, да и товарищ, и брат, можно сказать, и участвовал в наших экспедициях – такой Ельчанинов Анатолий Иванович. И они вот, картографы просто великолепные, и мы с ними создаем карты, карты, карты и культурного и природного наследия, впервые в мире. Вообще наша работа, наша работа, хотя есть и были археологи в Арктике – чего-то там иногда копают и прочее, но чтобы культурным и природным комплексно занимались, да ещё, чтобы занимались памятниками ядерного оружия, всеми полярками. Мы их зафиксируем – их же половина, три четверти, позакрывали – фиксируем, всё – сгорели, нету и прочее. Сейчас очистка Арктики была – так там столько памятников погибло истории науки и техники, также делать не… Недавно сожгли эти самые… маяк брошенный, понимаете, тоже товарищи какие-то там памятники. Выясняли, надо было ли думаем, что это они. У нас впервые мы издаем вот такие вот громадные тома под моей редакцией – вот такие большие. В них вы видите огромное количество иллюстраций. Тут и культурная среда, и природная, что угодно. И таких томов вышло два тома по Новой Земле, том по Земле Франца-Иосифа, потом по Вайгачу, сейчас выходит том по этому самому Карскому морю, островам и архипелагам, полуострову Таймыр, а потом дальше. Мы же прошествовали через все это. А сейчас благодаря Шойгу, Сергей Кужугетовичу – он поддержал начинание командующего Северным флотом, который сейчас возглавил вообще ВМФ России идею заниматься культурным… объектами культурного и природного наследия выявления. И мы с ними занимаемся, работаем и это делаем, и там замечательнейшие люди. И я решил даже поменять и с благодарностью согласились командующий ВМФ России теперь сопредседатель со мной, то есть я не председатель редколлегии, а сопредседатель редколлегии. Туда нашёл, то есть все что я вам говорю, вы не пугайтесь – это всё известно в том смысле, что я называю название там или чего-то – это всё официально. Начальник 12-го главного атомного управления, который курирует и Новую Землю, и Саров, и вообще всё там по военным делам – он в составе редколлегии, командующий как всегда этим сам… они меняются командующий полигоном ядерным, вице-президент Академии наук, и там и академик-секретарь, там много людей, в том числе и из общественных.

[Два слова нашим ребятам] Вы знаете что: дело в том, что мы сейчас живем в трудное время - время и обучения трудного, то есть самой организации обучения и всего. И та любовь страшная к сидению все время в этих наушниках и за интернетами по всякому поводу – не для работы, а для чего – её надо заменять чтением книги. Это я говорю, как специалист – без чтения бумажной книги человек не достигнет ничего в своём даже деле, потому что, как оказалось, чтение книги вызывает другую реакцию, вызывает сопереживание. Беда в том, что сейчас люди молодые не научились читать, ведь читать надо научиться – это надо много начитать, чтобы сидеть читать Льва Толстого многотомные эти самые книги, труды, и чувствовать, ощущать, перемещаться туда без телевизора, без видео, без ничего, чувствовать запахи, голос, для этого должна работать вся система, которая сейчас у молодых не работает. И вторая вещь, я вам скажу, если за вами, молодыми, стоит важная вещь – вот, ну, например, у меня это было спасать эти памятники там, и прочее, про продолжаю то запомните одно – лбом стенку прошибают! Меня дубасили всё время, но дубасили и других. Благодаря мне было снято в свое время два замминистра, выговор получил министр. И, самое главное, – сейчас наша работа называется наша – это безопасность России в Арктике. Я доказал, Совет безопасности это поддержал, потому что эти объекты, вот эти наши, самые реальные и самые такие вопиющие объекты и предметы, которые доказывают стопроцентно, что Новая Земля, когда на эту карту посмотрели иностранцы, это при мне было. «Что это тут знаки, всё в значках» «Да тут только половину мы смогли нанести». «Это что так осваивалась?» Я говорю: «Да». И так все, понимаете, территории. И, главное, вам, конечно, вот молодым это и физическую форму иметь, но главное дух, стремление и желание. И желание, действительно, да, хорошо зарабатывать это хорошо, но желание работать и отдавать себя всего ради своего дела, как я. Мне говорят – отпуск, там еще какой отпуск – я всё время балдею от своей работы, я всё время ею занят. И вам, дай Бог, найти такую работу, а любая работа – механика на судах, этого самого флота любого, гидрографа, еще кого-то, любая работа ценна, главное – быть специалистом.