екайкин

Добрый день. Зовут меня Алексей, Алексей Екайкин.
Я ведущий научный сотрудник Арктического и антарктического института. Я коренной питерец, тут родился, всю жизнь прожил, за исключением всяких поездок туда-сюда.
Интерес у меня в первую очередь вообще к Антарктиде, в целом к полярным районам, но и к горным ледникам тоже. У меня интерес ко льду в первую очередь. И, в основном, я, конечно, в Антарктиде работаю, Арктика для меня больше как хобби. Благо, что в Антарктиду мы ездим зимой – декабрь и январь, там в это время лето. Соответственно, нашим летом я могу ездить куда-то ещё – в Арктику или на горные ледники


Интерес у меня был всегда, сколько себя помню. с детства был интерес вообще к географии, к путешествиям, в Антарктиде тоже хотелось побывать, да и в Арктике, естественно. Ну, так и вышло, в общем-то: я поступил на географический факультет нашего Санкт-Петербургского университета. И вот с третьего курса начал ездить на всякие практики, в экспедиции. На третьем курсе я уже пришел сюда, в этот институт, начал тут работать понемножку. После окончания университета сразу же, в тот же год, в Антарктиду поехал, через какое-то время и в Арктику тоже. Ну вообще у нас Арктика-то недалеко - в Мурманск если приехать, Мурманск это уже Арктика. Правда, как раз на российском, на русском Севере, я практически мало где был на самом деле. А первая поездка в Арктику - это был 2001 год, это была Гренландия, и там у нас был симпозиум гляциологический. Гляциология – это наука о льде и снеге. Там был международный гляциологический симпозиум. Я туда приехал на неделю, и это была не экспедиция – это было научное мероприятие. Но в Гренландии в этом плане проще попасть - потому что там люди живут, там есть населённые пункты какие-то, города маленькие, аэропорты - туда можно взять просто купить билет, прилететь, довольно просто. Потом я в Гренландии еще побывал один раз – несколько лет назад, я был в том же городке Кангерлуссуак, в котором я был в 2001 году, и потом слетал на купол, на ледник, и участвовал в международном проекте бурения. Там бурят лед, изучают климат, и там такая международная команда. Я там тоже один месяц отработал.

Трудно сказать, на самом деле, откуда это всё берется. Я в принципе хотел путешествовать в детстве. Куда угодно, везде. Я читал книжки, Жюль Верна, и себе это представлял, как какие-то морские путешествия. В первую очередь, наверное, так. Но сейчас-то я уже моряком быть не хочу – в наше время там романтики немного совсем, в этой профессии осталось на самом деле.

А со льдом получилось так: у нас как раз после третьего курса была практика на ледники восточного Алтая. Там такой маленький есть массив горный – Монгун-Тайга называется, это означает Серебряная гора на местном языке. И вот она вся покрыта льдом, ледяной шапкой. И вот там я первый ледник увидел. Мы там по этому льду бродили. Это все было очень сложно, на самом деле тяжело по горам бродить, по ледникам особенно. Как-то мне все это понравилось сразу. Я понял, что льдом хочу заниматься.

Первые впечатления: ледники – это прежде всего такое красивое очень, красивая местность, как правило, особенно – если издалека на них смотреть. Там действительно вот едешь, едешь к Алтаю из Барнаула по дороге, по Чуйскому тракту и… сначала как бы вокруг тебя там какие-то леса, леса… и вдруг в какой-то момент на горизонте… ты в первый раз утром проснулся - ты видишь на горизонте ярко-белую такую полосочку ослепительную, яркую – это вот ледники. Ледяные, снежные вершины гор показались. И когда со стороны смотришь на покрытые ледниками горы – это очень красиво, в первую очередь. Потом, когда туда забираешься, конечно оказывается, что все это очень тяжело и ходить по этому льду и противно, и опасно, но почему-то сразу тебя тянет туда каждый раз. Там тяжеловато было как-то мне тогда, мне там было 20 лет, почему-то мне было как-то вот физически тяжеловато. Я потом в эти же места попал спустя 20 лет, мне уже было за 40, но было гораздо легче, может, физическая форма была получше, чем в 20-летнем возрасте, не знаю. А молодые ребята ездят, потому что эти экспедиции они продолжаются до сих пор, то есть эту экспедицию на Монгун-тайгу, вообще в Алтай организует как раз наш факультет географии бывший, Институт наук о земле, то есть они до сих пор туда ездят, эти молодые студенты.

Какую рекомендацию я бы дал молодым – ничего не бояться, проявлять ко всему интерес, быть любопытными, но соблюдать технику безопасности. Это очень-очень важно. Это звучит всегда занудно и скучно, но это очень важно – люди гибнут в основном из-за несоблюдения техники безопасности. А горы и особенно ледники – это очень опасные места, конечно. Я помню, как мы там бродили без страховки, без кошек, не в связке, через эти трещины – это ужасно так делать, этот героизм совершенно ни к чему. Так что сохраняйте холодную голову, здравый рассудок и соблюдайте технику безопасности.

Конечно, всякое в горах происходит, этого избежать сложно, просто действительно надо быть внимательным и ходить в страховке, в связке. Я провалился в трещину как раз тогда, 20 лет назад. Ну вот повезло просто – я застрял на снежном карнизе. Если бы он провалился подо мной – все, я бы сейчас тут не был бы. Потому что там было очень глубоко – и достать бы меня не смогли бы в любом случае, то есть если б даже не убился, сразу постепенно замерз бы в трещине. И тогда как-то голову не потерял – меня это обрадовало, что я в такой ситуации опасного стресса как-то сохраняю спокойствие, это неплохое качество в общем, оно тоже помогает потому что, опять же когда что-то происходит такое вот, очень много людей гибнет из-за паники. Много бывает совершенно ненужных лишних жертв из-за того, что люди паниковать начинают и делают всякие глупости, или давят друг друга. Меня совершенно не отвернуло, понятно, что такая профессия будет с каким-то риском связана всегда. Бывали еще разные другие ситуации тоже.

Ну а на симпозиуме мы занимались тем, чем обычно на симпозиуме занимаются – то есть слушали доклады друг друга и сами с докладами выступали. Это такое стандартное рутинное, научное мероприятие, когда собираются ученые в одном месте и друг другу рассказывают о том, чем они там занимались за предыдущий год. Доклад мой был как раз по первым результатам моих работ в Антарктиде. Я к тому времени уже два раза побывал в Антарктиде на станции Восток, насобирал там материалов, как раз изотопный анализ, там были образцы, какие-то выводы успел сделать и вот с этими результатами туда и приехал. Тогда у нас лаборатории не было, кстати говоря, ещё не существовало, и мы, чтобы эти анализы сделать, ездили во Францию, в Данию к нашим друзьям европейским. Лаборатории нашей исполнилось в прошлом году 10 лет, в этом году в ноябре будет одиннадцать лет. Наша лаборатория молодая достаточно, и появилась она в так называемый Международный полярный год, проводился в России, в других странах, во всем мире он проводился, и в рамках этого года были какие-то небольшие деньги выделены нашим Росгидрометом, которому принадлежит ААНИИ, наш институт. Они какую-то сумму денег и выделили нам, чтобы мы смогли лабораторию построить. Соответственно там основная часть денег – это был ремонт помещений, потому что там, где мы сейчас находимся – это был какой-то склад, тут был какой-то ужас, это сейчас тут так красиво. И какое-то оборудование первое закупили – вот этих денег хватило. Лаборатория эта, собственно, была создана как первая и единственная в России, специализирующаяся на изучении ледяных кернов – это действительно достаточно специфическая область, но вот у нас в России по каким-то причинам такой лаборатории не было, несмотря на то, что этот буровой проект в Антарктиде длится уже давно, а лаборатории не было. Это, конечно, поразительный случай, как так может быть, но тем не менее. Мы свои образцы анализировали во Франции у коллег, у друзей европейских, но в какой-то момент стало понятно, что эта ситуация странная и надо как-то исправлять.

Мы писали во все инстанции, куда только можно, и, наконец, вот эта лаборатория была построена. В основном, тут мы занимаемся изотопным анализом льда, снега, воды и сейчас уже это не только антарктические керны, и даже не только керны – у нас образцы со всей России, со всего мира. Это практически такой метод довольно распространенный, изотопный состав воды нужен для разных применений. Мы его измеряем для того, чтобы понять, какая температура была в прошлом. По ледяным кернам мы измеряем изотопный состав и знаем какая была температура, например, в Антарктиде 2000 лет назад, но этот метод для разных применяется для всяких там приложений в гидрологии и в метеорологии где угодно. Поэтому разные люди к нам обращаются с просьбой эти образцы измерить мы им помогаем с этим. Так что и из Арктики у нас тоже много образцов бывает. Уникальность лаборатории в том, что она нацелена именно на изучение ледяных кернов в первую очередь, то есть ядро лаборатории, конечно, изотопная лаборатория, которая там за окошечком, но вообще изотопных лабораторий в России не так много, но они все-таки есть, их сейчас достаточно много появилось. Но у нас помимо этого есть специальная аппаратура, устройства для, например, извлечения газа изо льда. Это такая специфическая вещь: изо льда нужно уметь извлекать газ, чтобы потом измерять его количество и состав. А для чего это нужно? Например, для того чтобы узнать сколько было в прошлом парниковых газов в атмосфере. Потому что при формировании этого льда в Центральной Антарктиде захватываются воздушные пузырьки и, соответственно, мы можем измерять, сколько было парниковых газов в прошлом в атмосфере. Это очень важно. То есть именно отсюда мы знаем, например, что сейчас у нас аномальное количество СО2 в атмосфере – 415 частей на миллион, а нормальная концентрация была – 280. Это, в основном, все известно, как раз по ледяным кернам антарктическим. Плюс, соответственно, у нас есть там морозильные камеры для хранения льда, для работы с ледяным керном, пилы всякие, чтобы образцы резать, и так далее. Уникальность в этом и заключается, потому что такой уникальный набор оборудования. Ледяные керны – это такой специфический достаточно объект для изучения и в России, но мало кто этим занимается, не так много научных учреждений, которые работают с ледяными кернами.

Да, конечно, сотрудничаем довольно интенсивно и причем с некоторыми очень давно. У нас основной партнер — это Франция, так исторически сложилось, еще в советские времена началось сотрудничество между нашим институтом и гляциологической лабораторией в Гренобле, может быть – с личной дружбы между Клодом Лориусом, который был тогда директором этой лаборатории во Франции, и нашими учёными предыдущего поколения (Нарцисс Иринархович Барков). Они сдружились, с этого началось сотрудничество. Французы приезжали к нам на станцию, наши учёные к ним туда ездили. Даже в разгар «холодной войны» там всё шло довольно интенсивно, вот эта дружба научная, и в 90-е она продолжалась, и сейчас она тоже продолжается. Уже поколение учёных сменилось, а дружба тем не менее продолжается. В 90-е годы был проект совместный между Россией, США и Францией по бурению льда – это было самое успешное, кстати, время для нас, да и для нашего института, и для нашего проекта. Обычно все жалуются, что в 90-е годы был некий провал в научных исследованиях. У нас всё было ровно наоборот – это было золотое время. И благодаря помощи, например, американской – станция Восток может быть тогда и выжила. Благодаря их логистике станция продолжала свое существование, то есть без них, возможно, пришлось бы закрыть, так что большую очень помощь они оказали тогда.

Почему мы в Арктике присутствуем больше чем американцы, несмотря на то, что ресурсов у них больше? Я не знаю, честно говоря, больше ли мы присутствуем в Арктике или нет, но вообще объективно мы и должны там больше присутствовать, потому что достаточно для этого на карту Арктики посмотреть, там практически треть Арктики – это российский сектор, то есть это либо напрямую владения России, то есть все острова плюс 200-мильная зона вокруг – это территория наших экономических интересов, и поэтому мы должны там, конечно присутствовать. Но, в основном, это присутствие в большей степени хозяйственное и военное, и, в меньшей степени, научное. Научного не так уж и много присутствия, к сожалению, хотя денег выкачивается из Арктики гигантское количество. У нас же вся и нефть, и газ, но это ещё там не шельф пока, это вот Ямал, это те районы арктические и субарктические. Денег то ведь оттуда выкачивается огромное количество. У нас вся страна этим кормится, собственно говоря, так что могли бы и побольше в науку вкладывать. А в Америке – там традиционно научная школа мощнейшая просто, несопоставимо даже, но у них сектор гораздо меньше, аляскинский сектор Арктики относительно небольшой. Они тоже там какую-то хозяйственную деятельность ведут, тоже что-то с нефтью связано, с газом, ну и научные исследования проводят. Интерес к Арктике в России в первую очередь экономический, конечно, к сожалению, во вторую там или в третью очередь научный


Я в первый раз был в Арктике 2001 году, это было чисто научное мероприятие, а в следующий раз это уже было через много лет, это было, наверное, тоже в Гренландии, я про это уже рассказывал был буровой проект на леднике, потом еще бывал на Шпицбергене несколько лет назад, гляциологом, то есть изучали мы ледники, которые сейчас быстро сокращаются, но, как и везде их надо изучать пока они не растаяли совсем. Да, база у нас относительно слабая, могла бы быть и помощнее, учитывая экономику нашей страны. Если бы те деньги, которые идут на оборону, тратились бы на науку, хотя бы частично, это было бы гораздо лучше, естественно, и полезнее для всех нас, но, тем не менее, как-то эта база научная развивается и в том числе наш институт ААНИИ много усилий к этому прикладывает. Вот открылся научный центр на Шпицбергене, в Баренцбурге, несколько лет назад он был модернизирован, благоустроен. Какие-то новые лаборатории построили. Ну вот Шпицберген, потом база на Северной земле есть у нашего института, сейчас строится самодвижущаяся ледостойкая платформа – будет новое исследовательское судно. Сейчас у института два судна, это вот будет третье. Понемножку все это развивается. И вот как раз на Шпицбергене я и побывал от нашего института в качестве гляциолога, то есть специалиста по льду, по снегу. Мы там изучали, как себя ледники чувствуют, тоже какие-то изотопные пробы я там отбирал и так далее какие-то съемки мы там проводили. И вот в этом году, буквально две недели назад, я вернулся из рейса на Северный полюс. Был на Северном полюсе и на Земле Франца-Иосифа, но это вообще был опыт уникальный, потому что это была совсем не научная экспедиция – это был туристический круиз, и я там был в качестве лектора, то есть с наукой это вообще никак не связано, но тем не менее, там тоже я образцы отобрал, ну раз уж я все равно там побывал, почему бы образцы не отобрать, так что у нас есть теперь образцы с Северного полюса, и с Земли Франца-Иосифа.

Помимо научной деятельности, я ещё занимаюсь преподаванием. Основная моя работа здесь в ААНИИ, в этой лаборатории, но я также работаю в Институте наук о земле Санкт-Петербургского университета, то есть это бывший географический факультет, геофак, где я сам учился, собственно говоря. Я окончил кафедру физгеографии, потом в магистратуре был на кафедре климатологии, и вот где-то лет 10 назад решил туда вернуться, чтобы знаниями поделиться со студентами, с молодыми людьми. Основная была идея в том, что я освоил изотопный метод, который один из основных. Он очень много где используется, а у нас о нем никто не знал и не слышал, даже на нашем факультете. Я понял, что это неправильно, надо это как-то исправлять. Я пришёл туда и сказал: возьмите меня – я буду лекции читать про этот изотопный метод. В общем, так и получилось. Читаю я магистрам в основном, лекций у меня не очень много, в основном они осенью проходят, весной я свободен, зимой вообще в Антарктиду уезжаю. Плюс к этому руковожу студентами (как правило, магистерскими работами) и аспирантами.

Молодое поколение действительно здорово отличается от нас, по моим наблюдениям, причем, в основном, мне кажется, в лучшую сторону. И я на них смотрю с большой радостью и оптимизмом, потому что у них уже менталитет немножко другой, советского у них уже почти совсем не осталось. Они уже на мир смотрят по-другому. Мне кажется, что у них материальные ценности не на первом месте, и это хорошо на самом-то деле, то есть они любят путешествовать и любят чего-то там узнавать, открывать. Они почти все на нашем факультете (может где-то в других вузах по другому, я не знаю) помешаны на экологии, на том, чтобы собирать этот пластик. Огромное количество людей занимается волонтёрством, они убирают мусор, куда-то ездят и собирают пластик. Нам такое в голову бы не пришло, честно говоря. В этом плане они совсем другие, все они думают об этих вещах. Ну, они, например, гораздо меньше пьют, в принципе ведут более здоровый образ жизни. Я не знаю, актуально ли это для вашего фильма или нет, но, действительно, наш факультет географический славился разгульным образом жизни, там пили все, много и со вкусом. Они пьют гораздо меньше, когда иногда доводится бывать на каких-то их мероприятиях, на вечеринках, посиделках, они пришли, взяли по одному пиву и весь вечер его тянут, играют в какие-то игры, им нормально. Это классно. Мне общение с молодым поколением ну даёт… немножко они энергией подзаряжают меня, на них приятно смотреть, и как-то вот настроение поднимается от общения с ними. Плюс ты как-то не вываливаешься из этой культуры молодёжной, как-то следишь за какими-то трендами – там чего они слушают сейчас, какие у них интересы, что они смотрят, потому что вкусы другие тоже. Многие из них не знают советских фильмов, не смотрят, может быть, это печально с одной стороны, а с другой – ну и бог с ней, это же не может вечно длиться. То, что должно остаться – оно останется, то, что не очень важно и нужно – наверное, как-то уйдёт постепенно Туда ему и дорога. У них уже свои интересы какие-то другие.

Что посоветовать молодым людям, которые наукой хотят заниматься? Не только тем, которые хотят заниматься, вообще молодым людям я бы посоветовал следовать своим интересам, а не гнаться за конъюнктурой какой-то. Собственно говоря, в них этого и нет. вот нет у них там стремления непременно как там в наше время быть не задам юристом и еще там кем-то такие были профессии доходные, богатые. Они и так занимаются чем хотят - это важный момент, то есть надо следовать своим интересам, не обращая внимания на то, какую зарплату тебе сулят. Это не так важно на самом деле, потому что, если ты занимаешься своим любимым делом – ты станешь специалистом рано или поздно, а специалист денег всегда заработает. У меня был точно такой же опыт – я пришел в науку в середине 90 х годов, это я в первый раз пришёл в этот институт. Про деньги речи не было в принципе, то есть я два года работал бесплатно, потом стал какие-то маленькие деньги, копейки получать, но мне это было интересно, я этим занимался и постепенно деньги… постепенно придут все равно как побочный продукт той деятельности, они придут рано или поздно, на это не надо обращать много внимания, не надо менять свой интерес и какие-то свои мечты детские на деньги. Это неравноценный обмен совершенно. Вот такой у меня совет.