Гудошников

Меня зовут Гудошников Юрий Петрович. Я руководитель лаборатории «Арктик-шельф» Арктического и антарктического научно–исследовательского института.
Я родился в Средней Азии, в городе Фрунзе, тогда назывался, сейчас это Бишкек (Киргизия). Там же закончил среднюю школу и после этого приехал в Ленинград и поступил в Ленинградское высшее инженерное морское училище на арктический факультет, специальность «океанология».

Ну, не знаю почему я выбрал эту специальность. Но, наверное, тогда были интересные передачи телевизионные, где мы видели другие страны, другие регионы, другие климатические пояса. Ну, мне было интересно вот всё, что было связано с морем, и я выбрал себе такую профессию. И с 1976 года я работаю в Арктическом институте, в этом году исполнилось 45 лет. И вся моя деятельность она связана с Арктикой, и с морскими экспедициями, авиационными экспедициями в Арктику. Руководил советской антарктической станцией Беллинсгаузен, это было в конце 80-х–90-х, в 91-м году. И уже вот 30 лет я работаю в лаборатории «Арктик-шельф» – эта лаборатория, она была создана позже других подразделений института, тогда, когда появилась востребованность в сопровождении арктических проектов, связанных с освоением шельфовой зоны, с добычей полезных ископаемых. Нужно было выполнять изыскательские работы под проекты, была создана в институте вот эта лаборатория. Ее создал Зубакин Геннадий Константинович, вот, и потом, к сожалению, он ушёл уже из жизни, и мы коллективом посовещались и обратились к руководству, и лаборатории было присвоено его имя, так что я руковожу лабораторией «Арктик-шельф» имени Геннадия Константиновича Зубакина.

Мне очень повезло, что… ну, во-первых, мы с Зубакиным начинали с самых основ, эту лабораторию мы создавали как единомышленники и вот, около десяти лет назад, он мне её передал, я стал руководить коллективом. За все эти годы, ну вот я могу сказать с гордостью, что мы участвовали – сотрудники лаборатории «Арктик-шельф», но мы (я имею в виду, конечно, это Арктический институт), и я лично в экспедициях, связанных с крупнейшими отечественными шельфовыми проектами. Все реализованные проекты – мы там принимали участие с самых азов, то есть перед тем как что-то строить необходимо спроектировать объект, но проект – он базируется на знании условий, в которых этот объект будет работать, это может быть какое-то портовое сооружение, это может быть завод по сжижению газа, это может быть что угодно, необходимое для развития арктических регионов, для развития инфраструктуры. И, вначале, мы туда приезжаем, мы собираем, проводим измерения в реальных условиях параметров, которые влияют на безопасность, в первую очередь на безопасность сооружений. Арктика – это такой район, который продуцирует как бы опасности: скажем, низкие температуры, дрейфующие льды, айсберги – всё это… При хорошем знании это безопасно, и при хорошем проектировании защитных каких-то сооружений или планирования мероприятий, которые бы защитили там буровую платформу или акваторию арктического порта от опасных ледовых таких явлений. Ну, низкие температуры – это тоже фактор такой очень суровый. Мы проводим цикл гидрометеорологических ледовых изысканий, после этого анализируем архивы, которые были накоплены, скажем, для этого района Арктики – всё, что имеется, всё, что было собрано за долгие годы, ещё при советской власти и после, и это всё после обобщения, после статистических каких-то процедур, после анализа – это всё переходит дальше к проектировщикам, которые проектируют уже сооружения, зная что там самые низкие температуры такие-то, что лёд в период дрейфа… формируются массивы из ледяных полей самых разных размеров и дрейфуют они с разной скоростью – всё это необходимо учесть при проектировании сооружений. Мы вот предоставляем эту информацию.

Ну вот из крупных проектов – это Штокмановский проект, он не реализован, он сейчас заморожен на какое-то время, но мы для него выполнили 8 зимних экспедиций и летние наблюдения проводили там. Приразломное месторождение – там вот сейчас стоит платформа, которая добывает нефть, это тоже с нашим участием – мы проводили там тоже достаточно много, там порядка 12 экспедиций мы провели. Это Варандейский терминал для «Лукойла» – там отгружают нефть. Ну, и сейчас очень большая активность у нас в Обской губе – там тоже достаточно много объектов. Реализованные объекты: это завод по сжижению газа в Сабетте. Тоже мы начинали, когда там ничего не было, и даже само расположение этого завода в Сабетте, в поселке Сабетта – это было нами предложено после анализа 5 или 6 точек для заказчиков этих работ – для «Новатэка». И вот была выбрана, ну, по нашим рекомендациям, посёлок Сабетта. Сейчас вот вторая очередь строится на противоположном берегу Обской губы, мы тоже участвуем и ежегодно проводим там и зимние наблюдения, и летние наблюдения. Ну, вот это как бы основная наша деятельность.

Но кроме, конечно, вот чисто работ полевых, мы пишем статьи, публикуем монографии, участвуем в конференциях с докладами, делимся нашими знаниями, нашим опытом с коллегами, так что мы себе нашли такую вот очень интересную нишу в институте – я имею ввиду коллектив. Коллектив достаточно молодой, все работают с интересом, вот сейчас у меня две морские экспедиции работают в Карском море и в Обской губе. Вот, собственно, вкратце это то чем мы занимаемся, наша деятельность она носит прикладной характер, но тем приятнее вот мне и моим коллегам видеть результат трудов, то есть когда я понимаю специалистов, которые изучают изменение климата в будущих столетиях или что было с климатом в предыдущих там тысячелетиях и миллионолетиях, скажем так вот, но это их предположения – базируются, конечно, на хороших знаниях, но они не видят так вот как мы, воочию. Мы видим, как сейчас вот вывозят сжиженный газ из Сабетты, и мы участвуем в обеспечении безопасности этих работ с точки зрения навигации, то есть мы информируем операторов какой может быть дрейф опасный, период ледохода, то есть мы всё видим своими глазами. Ребята приезжали в чистое поле, и мы там жили в таких походных условиях, выполняли наблюдения и после этого там вот через, скажем, 10 лет появился завод с соответствующей инфраструктурой там, аэропорт, всё это, самое главное, настолько современное, что это… ну просто, ну вот гордость наполняет, что вот мы участвовали в создании этих объектов.

Да, но это было, скажем, давно… Тогда был немножко другая стратегия освоения Арктики, ну и деньги выделяли, конечно, гораздо более серьёзные, чем сейчас, то есть и все экспедиции были плановые, мы знали ежегодно, что мы будем работать, скажем, вот назывались эти экспедиции «прыгающие». Выполнялись они на самолётах, из арктических посёлков, там, где были аэропорты, мы вылетали. Когда-то такие были самолёты Ли-2, «Дугласы», они ещё в Великую Отечественную войну летали в Арктике, как военные транспортные самолёты, потом в Арктике была полярная авиация, вот на этих самолётах мы вылетали в Северный Ледовитый океан, выполняли океанологическую съемку, то есть самолёт садился на лёд, выбирал площадку на ровном ледяном поле обычно. После того как вот эти самолёты Ли-2 исчерпали свой технический ресурс, нас пересадили на самолёты Ан-2, «кукурузники» так называемые, и тогда уже мы летали на двух самолётах. Эти самолёты садились на лёд, ну, внутри у нас была научная группа – как пассажиры, с оборудованием – всё это доставалось, на льду ставилась палатка, делалась лунка, туда опускались приборы соответствующие, в океан. Через какое-то время, ну, после того, как выполнены работы, оба самолёта перелетали на следующую точку, и вот так, вот эти точки, они покрывали практически моря Северного Ледовитого океана и летали, в том числе, и через дрейфующие станции до Северного полюса.

Был такой момент, когда мы, отработав, вернулись в море: отработав мы вернулись не на сушу, на, скажем, не помню… в поселок Черский, а переночевали на дрейфующей станции «Северный Полюс». Она дрейфовала как раз в районе Северного полюса, географической точки, потом мы слетали оттуда на этих самолётах, даже в голове не укладывается, тот же «кукурузник», биплан, да, но мы да, летали. Такие были великолепные лётчики, опытные очень, тогда не было же, как сейчас, систем навигации – все летали тогда… сейчас молодежь и не знает, что были логарифмические линейки, по которым рассчитывалась скорость самолёта, направление, всё это… но, тем не менее, дорогу домой всегда находили, так что вот… Да, я тоже горжусь этим периодом своей жизни. Я не помню, сколько, наверное, в 12 экспедициях я участвовал. Ежегодно они проводились, с февраля по середину мая и вот эта съёмка – она покрывала практически весь Северный Ледовитый океан. И это нужно было для того, чтобы разрабатывать новые методы прогнозов, чтобы вот эта информация… она и для, может, Министерства обороны тоже использовалась в общем. Но, к сожалению, такие экспедиции в конце 90-х, они закончились и сейчас у нас… ну, мы проводим работы, но не в таких больших объёмах.

Наверное, из любопытства, но я не хочу быть обузой. Ну, всё-таки возраст вот у меня, я, когда уже почувствовал, что в экспедиции я могу быть обузой – я стал готовить молодых ребят, которые меня с успехом заменили и, я смотрю, может быть даже они в чём-то и превзошли меня. Но я не ревную, потому что, но это тоже я себе в заслугу ставлю, что у меня есть замена, в любой момент я могу уехать на дачу – дело не остановится. Ну, во-первых – те, кто приходит к нам там они проходят селекцию, то есть мы, во-первых мы не берем незнакомых – мы всегда интересуемся: как этот, скажем, новый сотрудник узнал о наших работах, имеет ли он представление о том, чем мы занимаемся, и что вот долгое отсутствие может быть, и что работа такая, что придётся и жить зимою в таких некомфортабельных условиях. Это не всегда вот такой комфортабельный пароход… ну, у нас бывали, мы проводили экспедиции и на атомном ледоколе, где есть баскетбольная и волейбольная площадка и бассейн, и четырёхразовое питание, и ночью можешь в любое время прийти и покушать – это редкость. Обычно мы работаем в спартанских условиях вот, поэтому все вот молодые сотрудники, кто сейчас постоянно работает в лаборатории, они прошли селективный отбор, и у нас вот сейчас просто как семья. Порядка 30 человек лаборатория, но у меня есть сотрудницы, которые занимаются рутинной здесь бумажной работой, и экономисты, у меня заместитель – женщина, замечательный специалист-океанолог, и она же стала и великолепным менеджером-экономистом, потому что она досконально знала свою работу, и освоила вот и это. Такое вот удачное сочетание, что ну вот сейчас практически не зависим от бюджетных денег мы, правда не всегда это, сейчас особенно, в последнее время – в связи с пандемией не всегда достаточно... Нет, денег всегда, мы стараемся, чтобы было достаточно. У меня за период пандемии никто не уволился, я никого не сократил, я сохранил коллектив – это было для меня… но мы стали поскромнее, потому что заказов меньше стало, но все равно мы стараемся выживать все вместе.

Я бы не хотел так… Мы внутри института, мы подразделение института, мы поддерживаем институт за счет того, что мы на наших внебюджетных проектах мы создаем прибыль для института, накладные расходы помогаем оплачивать институту, но, тем не менее, я всегда был сторонником самодостаточности, чтобы вот если мы какие-то работы выполняем, то мы выполняли своими силами, ну и брали сотрудников института на… если нам не хватает, то есть у меня сейчас специалисты, которые пришли – метеоролог, он же может работать и океанологом, он же может и водить, скажем, снегоходы, кто-то освоил – он может управлять трактором, другой техникой, которую мы используем. То есть ребята учатся, и мы стараемся вот своими силами всё закрывать. Но то… что вот я никогда не отделял лабораторию от института. Но у нас есть и государственная тематика, которую мы выполняем, бюджетное финансирование, пусть и небольшое, но вот, в основном, мы стараемся все-таки развивать вот своё направление, добавлять новые методы изыскательских работ, новое оборудование подключаем. Сейчас мы хотим спектр увеличить, то есть брать работы, которые ну немножко лежат за пределами наших знаний, за счёт того, что мы из других отделов… я хочу вот Отдел геофизики привлечь, ну, Отдела океанологии мы тоже привлекаем сотрудников к нашим работам, то есть из других подразделений, чтобы быть более конкурентоспособными на рынке.

Но на самом деле, ну, может быть в 90-е это была вынужденно, но вы помните, когда вообще ничего не работало, наука была никому не нужна. Мы очень… очень сложно нам приходилось. Начинали мы вот – у нас был один компьютер в начале 90-х. У нас был тогда такой грант с норвежским полярным институтом - нам вот выделили и из полевого оборудования у нас был один… она называется «машинка Казанцева» – это такое сверло, которым можно лед просверлить, два человека быстренько могут измерить толщину льда. С этого мы начинали, но и постепенно мы старались зарабатывать деньги и не проедать их все, а вкладывать в новое оборудование, в компьютеры, в новые технологии, и, таким образом, мы потихонечку развились. И никогда я ничего не приобретал за бюджетные деньги, то есть государство очень не любит выделять деньги на науку, к сожалению, ну на нашу. И за эти годы мы всё приобретали за счёт вот выполняемых проектов, то есть закладывали туда оборудование каким-то образом, ну, и в общем, так вот мы развились. Но и приходилось думать… наука – наукой, доклады на конференции там, статьи писать, но в том числе и люди тоже: нужно как-то удерживать, кормить семьи, чтобы это… но вот получилось, слава Богу. Но вот у меня вот мой коллега Геннадий Константинович Зубакин, который уже ушёл, к сожалению, ну вот у нас получился с ним такой тандем, когда… я тогда был в состоянии руководить экспедициями и летними, и зимними. Тогда вот в начале, в конце 90-х – начале нулевых, деньги стали нефтегазовые компании выделять на исследовательские работы под будущие проекты, ну и вот потом там я и учил ребят – тех, кто сейчас уже сами организуют экспедиции, вот. Я имею решающий голос, но я стараюсь, чтобы они сами вот логистику продумывали.

Я не могу сказать… экспедиция не может быть тяжёлой, если ты готовишься и знаешь условия, и к этим условиям подготовился, то есть вот я не могу сказать, что вот эта экспедиция у меня была тяжёлая. Не, слава богу, за все мои годы у меня никто даже ногу не вывихнул, за мои там если, наверное, все просуммировать 50, там около 50 экспедиций, у меня ни один сотрудник не пострадал, не говоря уж… ну, слава Богу, есть… вот сейчас продолжают уже без меня там в поле работать и, слава Богу, без всяких эксцессов, без каких-то печальных инцидентов, скажем так.

Ну, сотрудничество с иностранцами, оно имело место, опять же, в нулевые годы, когда все крупные иностранные компании старались закрепиться на наших ресурсах, и даже у меня в 2005-м, по-моему, году была экспедиция, она уникальная вообще, я имею [в виду] мы выполняли ту же работу, но финансировали эту экспедицию 8 крупнейших мировых компаний нефтегазовых. Они никогда ни в одном проекте не объединялись, вот они только… опять же они хотели получить доступ к Штокмановскому месторождению. И, когда мы готовились к этой экспедиции, были встречи в Газпроме, это газпромовская как бы структура, и были представители этих компаний. Мы сумели их так заинтересовать, что они все частично проплатили это, и у меня есть фотографии, где вот представители всех этих компаний сидят за одним столом и мы обсуждаем вот, что мы и как будем делать там. Но, иногда они посылали своих, как они называют супервайзеров, то есть наблюдателей. Ну, вот, к сожалению, опять же недавно ушёл этот человек – финский специалист - он участвовал в нескольких моих экспедициях. И были вертолетные экспедиции в 99-м году, с Варанды мы летали в море и, после этого на исследовательском судне «Михаил Сомов», Горан Вилкман такой он работал в «Acer Arctic» , ну, я не знаю там все время у них названия меняются вот, и он участвовал. И уже он был не просто супервайзер, он был учёный, специалист-кораблестроитель с осознанием теоретических основ, вот по льду, по прочности. И я с удовольствием, когда он ну собирался с нами ехать, я с удовольствием всегда… он привозил свое оборудование, мы тоже его осваивали, ну, в общем, было интересно. У меня, кстати, по каждой экспедиции вот этой, которая была – и по Приразломному проекту, и по Штокмановскому есть фильмы, мы делали специально, где-то от 20 до 25 минут.

Ну, в чем заключается вот работа: если какая-то нефтяная, газовая компания имеет свои лицензионные участки в арктических морях, то нужно в районе этого участка исследовать лёд, исследовать океан, атмосферу, то есть выполнить метеорологические, океанологические и ледовые наблюдения. И для этого мы использовали и НЭС «Михаил Сомов» –- такое судно, которое Северному управлению гидрометслужбы принадлежит, атомный ледокол, потом «Капитан Николаев» (ледокол) мы использовали. Брали с собой на борт вертолёт, чтобы можно было работать еще на удалении от этого судна, и мы каждый день, как бы это называлось «ледовая станция». Судно останавливалось во льду, мы выходили на лёд, ну в течение, скажем, светового дня мы выполняли все виды наблюдения – там измеряли прочность льда, отбирали керны льда, опускали приборы, зонды, в общем, всё, что было в программе записано.

Но и, сейчас же в Арктике медведей уже, я не знаю, лет сорок не отстреливают, и их там очень много, и обязательно, ну, не обязательно, но очень часто, медведи приходили. Просто специально были несколько человек – выставлялись наблюдателями, с оружием, но не убивать, а отпугивать. На мостике на судне стоял обязательно вахтенный матрос и смотрел окрестности – если медведь подходил там, сначала гудком пытались разогнать, потом иногда приходилось и вертолёт поднимать, чтобы его отогнать. Но был вот в одном из фильмов: там пришел медведь – все сразу уходят на борт судна и, у нас была лунка и там опущен был прибор (прибор дорогой, он где-то 120 000 долларов стоит американских) – он засунул лапу и вынул этот прибор. Но мы там стали кричать и один из сотрудников выстрелил сигнальной ракетой, попал в него, и медведь убежал. Но вот это все было на видео снято и вот этот мой Дмитрий Столбов, оператор вот – он все это заснял и, когда мы вернулись, мы, по-моему, на НТВ нас пригласили и мы взяли этот фильм – там увидели и спрашивают: «А кто это у вас? Вы специально брали группу?» Я говорю: «Да нет, вот сидит рядом с вами вот он». Очень были удивлены – насколько вот профессионально это было. И подводные съёмки он же делал – у него несколько подводных камер, он опускался. Была группа, и я в неё входил – мы подводные наблюдения выполняли, то есть делали майну, туда опускали лесенку, и мы там из-под воды снимали. Нам было важно, потом и с помощью сонаров (специальных таких приборов) мы нам важно было [знать] топографию нижней поверхности льда – это если сверху он ровный, то снизу он очень неровный. Там торосы [нрзб.] образуют такие – это очень важно, когда рассчитывают нагрузки на сооружение, потому что масса льдины с торосами – она гораздо больше, чем масса обычной ровной такой плоской льдины, и это важно учитывать. Но, в общем-то, всякий… на одной из станций мы, опять же, майны сделали, опустили приборы, и молодой морж приплыл к нам и с нами играл, то есть развлекался, вылезал. Он молодой был и не очень нас боялся – тоже есть видео, есть фотографии вот таких моментов, которые немножко разбавляют будни рабочие. Так что вот, ну, молодым ребятам, я могу сказать, что романтика – она осталась. Это интересно – в Арктике сейчас, ну, бум такой, и строятся вот эти вот новые заводы по сжижению газа, новые портовые будут сооружения строится, и инфраструктура развивается и, по крайней мере, рабочие специальности будут востребованы, наблюдатели будут естественно, там метеорологи, океанологи – они тоже будут востребованы. Я надеюсь просто, это вот изменения – они у нас происходят в Арктике на глазах.

(О ПОТЕПЛЕНИИ КЛИМАТА) Я не сторонник этой теории, я считаю, что это когда говорят, как о категоричном потеплении – это спекуляция, или говорят: «похолодание будет» – это спекуляция. Есть природные процессы, которые происходят с определённой цикличностью. И если, скажем, есть Гренландия. Как название переводится? – «гренланд» – «зелёная земля». Сейчас она покрыта ледником, она белая, а была зелёная, то есть было, наверное, похолодание раз она покрылась, после того как ее назвали Гренланд. Поэтому я не сторонник, особенно когда начинают там всякие бесноватые типа Греты, совершенно необразованные, ратовать за какие-то экологические перемены в нашей жизни: всё, всё абсолютно потушить, всё заглушить и жить на подножном корму – это неправильно. Надо изучать просто. Ну, вот мы посмотрим, как эта зима будет, как зелёные отреагируют на эту зиму в Европе при отсутствии газа, посмотрим. Я сторонник того, что происходят какие-то цикличные процессы. Нужно циклы понять вот, когда у нас идет цикл потепления, а потом будет ведь… Хорошую книгу выпустили свое время – наш… вылетел из главы фамилия, где проанализированы исторические хроники, которые монахи писали в свое время и там, ну скажем, были случаи, когда в январе под Москвой коров на зелёных лугах пасли – это было 16-й, по-моему, или 17-й, 16-й. Были случаи, когда Нил замерзал, и Черное море замерзало, пару-тройку раз за всю историю человечества. Поэтому тут вот говорить, что тогда было глобальное похолодание, ну и оледенение было… мы проходили это, а вся нефть в Арктике и газ из чего взялись: из тропических зарослей, которые перегнили и превратились в нефть, так что тут все вот эти глобальные потепления – это нет. У меня есть… я соавтор монографии, где там вот мы пытаемся объяснить вот эти процессы цикличностью, ведь Земля это… Я учился в Макаровке, когда-там преподавал профессор Максимов такой, известный океанолог, и он был сторонником того, что на процессы в океане очень влияет расположение планет, то есть это не какая-то там астрология, это вот реальное взаимодействие масс космических объектов, да – больших масс. И перераспределение вот всех вот этих сил, которые возникают на Земле, в том числе и в океане, это спекуляция – кто-то на этом зарабатывают очень серьёзные деньги. Ну, когда нам сказали, что озоновые дыры и виноват в этом фреон и что – запретили холодильники с фреоном. Выиграли те компании, у которых был хладон, то есть какое-то время… потом сказали, что это дурость, но, то есть вот на таких моментах кто-то зарабатывает. Я не специалист, если бы я мог тоже спекулировать, я, наверное, уже здесь не сидел. Но вот даже взять… ну были катастрофические извержения вулканов, да, когда колоссальное количество пыли выбрасывалось и на какое-то время менялась погода в ближайшем окружении, на территории, близкой к вулканам, но это распространялось и на другие, более дальние районы: когда по прошествии времени распространялась вот эта пыль, отражала солнечный… ну то есть нам говорят, что вот машины сейчас только выпускают СО2. Ну, я не сторонник этого, в общем, я считаю, что все обусловлено некими циклами пока мы… ну или там сейчас идиоты, которые у власти в Европе, не развяжут атомную войну – тогда уж кончится все потепление.
Ну скажем, когда стали муссировать так активно эту тему в Голландии - очень возросло производство вот этих домов, которые на плаву, плавучих домов. Ну а они считают, что они первые утонут – вот быстренько себе подготовят…

Ну, я бы хотел: ну, во-первых, вернуться к некому плановому ведению науки, то есть, если мы планируем работу транспорта – также нужно планировать работу на каждый год. У нас собирают наши предложения, мы подаём, что вот мы в этом году то-то и в этом, и в следующем то-то и, если бы мы получили соответствующее финансирование, то это было бы здорово. То есть вот под наше предложение нормальное финансирование, сейчас нам говорят «Да-да-да, может это, но будьте готовы что будет финансирование на уровне этого года», ну а инфляцию куда мы денем? Ну, хорошо. Ну, или там мы хотим выполнить определённые там циклы полевых работ, не только для, ну в том числе и, естественно, мы для прикладных каких-то вопросов, но есть ещё вопросы, которые касаются и климата, вот именно тех вопросов с цикличностью процессов, если бы также, как в советское время у нас было запланировано несколько экспедиций – да, мы знали, мы готовили бы оборудование, мы бы его модернизировали, мы бы там на каких-то своих ошибках учились и исправляли, и развивали бы это всё. Но, к сожалению, тут, когда мы говорим нашим заказчикам – дайте нам немножко денег, мы еще кое-что, кроме того, что для вас вот, мы сделаем то, что вы хотите, мы еще и… «Нет. Мы вот платим налоги. Налоги уходят государству – вот там и ищите, оно вам должно». Но они-то правы тоже, они платят со своих доходов, но до нас эти деньги не сильно доходят… Поэтому вот хотелось бы, чтобы была уверенность, что у нас наши усилия не впустую, что они будут востребованы.

Не знаю, по-моему, я себя в науке реализовал. Я не сделал великих открытий, но я вижу вот реальные результаты нашего труда: моего труда, как руководителя коллектива, и труда сотрудников лаборатории, ну и, естественно, института.

Что нам мешает – нам мешают вот эти дурацкие… по-дурацки реализованный закон о прохождении вот этих тендерных процедур, то есть когда заказчики объявляют тендер на выполнение каких-то работ, а в них участвуют непрофессионалы, которые выигрывают этот тендер на демпинге, то есть они сбрасывают цену, а потом приходят к нам и пытаются нас пригласить на эти работы на субподряд. Вот здесь… ну я сторонник таких отношений: вот я знаю партнёра, да, с которым выполнял работы, и мне не нужно объявлять и искать кого-то подешевле я знаю, что у меня есть надежный партнер и мы с ним договорились уже – вот это должно быть. Коррупция должна контролироваться, но здесь вот на этом дурацком… дурацкой системе реализации вот этих тендерных процедур – она более коррупция изощрённая. Я просто вот читаю отчёты. Те отчёты нам дают, поскольку мы сохранили свое реноме, что мы государственное учреждение, и мы в своих делах являемся экспертами. Нам дают организации, которые у нас выиграли на тендере эти работы, но вот мы сегодня обсуждали один из отчётов – мои ребята ругаются только в поле, когда… иногда, когда придёт, но тут – тут просто не выдержали. Ну, такой ахинеи мы просто не видим, не видели раньше. И это все идёт каким-то образом в Госэкспертизу, каким-то образом это проходит, но, если только нас не попросит заказчик: «Ну, исправьте, ну вот они выиграли тендер, но вы нам поправьте - нам с вами дальше работать». Как дальше? Вы опять объявите тендер. Вот это вот достает. Просто вот сейчас сложилась такая ситуация – вдруг выясняется, когда мы участвуем в тендере, что наш опыт (там в балльной системе всё отчитывается) нам ставят 0 мы, имея 100-летний стаж, столетнюю историю, кучу специалистов: у меня четыре кандидата, 2 доктора наук работают, и мы – «ноль». Потому, что мы проиграли тендеры на демпинге, и у нас… мы не набираем за последние три года соответствующих очков по вот этим выигранным… ну и в общем, вот это просто… я может быть так не совсем понятно рассказываю, но это просто у меня нагорело на душе.

Тем не менее, я думаю, что мы с трудностями справимся, переживём, ребята у меня очень хорошие - это вторая семья моя. Будем дальше продолжать. Объектов много у нас, интересных объектов, мы из чисто вот такой рутинной работы – мы ежегодно обеспечиваем выгрузки. Вот сейчас строятся заводы да, там портовые сооружения, туда завозят стройматериалы, а их нужно как-то выгружать – их выгружают зимой на припай и потом по припаю, по льду свозят на берег и там складируют. Так вот этот этап – от судна до берега – контролируют мои ребята, мои сотрудники, они обеспечивают безопасность, потому что по льду нужно проложить дороги, обеспечить безопасный трафик, следить за толщиной, следить за появлением трещин, вот этого всего… И мы ежегодно… вот таких операций у нас иногда до десятка бывает на разных объектах в Арктике. Это тоже ну достаточно такая живая, интересная работа, ну вот приходится… условия не очень хорошие, так что… Ну, я думаю, что страна вынуждена сейчас Арктикой заняться и там и с точки зрения обороноспособности – там, я помню, были объекты в советское время, потом они, какой-то период финансирование было минимальное, и там все это разрушалось, а сейчас все это заново реанимируется – и слава Богу.

Люди да, есть чем заняться, я говорю, что есть молодежь, вот интересуются на несколько… но по крайней мере после окончания там высшего учебного заведения… – на несколько лет романтика им обеспечена, ну пока не надоест, потом вместо романтики уже другие чувства приходят.