Ипполитов

Я родился в 1943 году в городе Москва. Ну волей судьбы пришлось переехать в Санкт-Петербург.
В Санкт-Петербурге я закончил 8 классов и поступил в городское арктическое училище.
Почему в Арктическое? Да потому что всех мальчишек в то время очень интересовала Арктика. Фильм «Два капитана» мы, наверное, очень часто смотрели. И все очень хотели попасть в Арктику, открыть именно что такое Арктика.
Вот я поступил в это училище, отучился 4 с половиной года. Но в это время я проходил практику на Севере.
1964-й год. Отучившись три года в Ленинградском арктическом училище, меня направляют на первую зимовку – на полярную станцию острова Хейса (Земля Франца-Иосифа).
Я, конечно, ехал с большим удовольствием, потому что это – познать, что такое в будущем меня ожидает, какая жизнь будет.
Я, значит, приехал в Архангельск. В Архангельске мы сели на корабль «Куйбышев ГЭС» и пошли в сторону ЗФИ. Перед заходом на Хейса мы посетили несколько полярных станций.
Обеспечивали их, значит, меняли людей, обеспечивали их продуктами, эти полярные станции, и топливом.
Пришли на полярную станцию Остров Хейса. Конечно, она меня поразила. Очень интересно она так расположена, знаете, немножко выше уровня океана – метров на 30–40.
И очень-очень занимательно было, что где же вода питьевая, что пить-то мы будем. А мне говорят: Обожди, еще сейчас наверх поднимешься и тогда увидишь".
Я увидел озеро. «Космическое» – его назвали. Потому что оно очень глубокое. Действительно, всё было очень удобно: то есть баня на берегу шикарная (баня шикарная!), вода питьевая, камбуз. То есть всё есть. И работа моя рядышком – вот, пожалуйста, она рядом – всё. Метеоплощадка, где метеоролог снимает все показания.
То есть, всё четко очень. Она была, можно сказать, что обсерватория АНИО. Она, понимаете, это институтская обсерватория. Это для науки, действительно, станция была, и туда присылали людей действительно заниматься этой наукой.
Народу там было в общем-то многовато: 56 человек, в том числе шесть женщин, за которых я очень опасался, что их медведи сожрут. Но одну и съел.
Также вот работа интересна тем, что там очень интересные люди были. Были из Москвы. Отовсюду были. То есть все исполняют свои программы, естественно-научные в том числе. Была вот одна, что я занимался – аэрологическим зонированием. То есть радиозонд запускал. И этим самым я занимался наукой. То есть я обрабатывал, подавал все данные. Всё как положено.
А еще была ракета - то есть пуск ракеты. Там раз в неделю люди готовили ракету и запускали её. То есть она также как и радиозонд. Только ее высота была не 30–35, а высота была 100 километров. Она долетала до высоты 100 километров, переворачивалась, открывался парашют. Спускаясь на парашюте, она передавала всю информацию - всё что надо абсолютно. То есть все задачи выполнимы были.
Еще на станции очень интересно, что на ней я познавал всё: то есть, как хранить продукты. То есть там не было – у нас там не было даже склада.
Мы привезли на своем корабле свиней небольших, которых мы выгрузили и стали растить. Там скотный двор был. Там были также коровы, которых мы кормили сеном. Сено было брикетированным. Мы выгрузили это всё в сарай. То есть всё удивительно как же, как же так, вы все вот сами будете выживать, сами кормить, сами потихоньку будете резать этих животных и будете питаться.
Ну, конечно, был повар, который выпекал хлеб.
Там всё-всё было всё четко настроено и сделано. Также вот было в прибрежной зоне. В прибрежной зоне там, значит вот, шток, на который мы часто ходили, гуляли там, значит. Там гидрологи в основном работали, которые записывали уровни океана, колебания – всего там было очень много.
Вот берешь с собой «Спидолу», ставишь её и тут же рядом в нескольких метрах сразу всплывают нерпы. Наклонив свою голову, они, ушко открыв, слушают музыку. Было потрясающе интересно!
Но вообще животный мир был очень богатый: моржи, медведи, тюлени всякие. Вот нерпа лахтак – это морской заяц, он где-то килограмм под 300. То есть вот все эти звери...
И вот приходилось иногда, конечно, и стрелять, потому что собак было много. Собак надо было кормить, а кормить их нечем. То есть отходы с камбуза небольшие.
А вот кормежка у нас, конечно, была, как я считаю, для молодого была ужасной. Склад есть, на котором была, значит, была тушенка и всякие консервы мясные типа. Типа как колбаса такая, «тело покойного бригадира» её звали. В общем, интересные вещи такие вот были.
А в томате было всё: и килька в томате, и судак в томате, и лечо в томате - всё-всё, что хочешь. То есть вот это можно было за свои деньги за отдельные. Но мы, в основном, брали.
Всё было, кстати, отправлено «Арктикснабом». Раньше была такая организация, которая обеспечивала полярные станции. «Арктикснаб», значит, нам поставлял все продукты. Они были в железных банках (то есть это такое тонкое-тонкое железо, запаяная баночка). То есть вот я беру там баночку – это галеты или баночку конфет там. Вот так вот берешь, и тебе не хватает на несколько месяцев.
То есть я вечером – ночью (не вечером) – ночью я прихожу с вахты, естественно, я хочу есть. Наш камбуз не работает. У него есть свой график. Я сажусь – чай, сам всё сделал, поел и спать. Вот эта вся жизнь такая была.
Ну кроме того, значит, вот были интересные экземпляры собак у нас. Например, собака была такая – Хейс (его кличка). Он очень большой был, здоровый. Вот ну и кроме него еще штук шесть собак было. Много, я даже их пытался в упряжку запрячь.
Вот однажды такой случай был интересный. Радист пошел через Космическое озеро, а летом озеро подтаивает. То есть лёд становится какой-то игольчатый, такой непонятный. И вот он шел-шел и провалился. То есть было, видимо, разрыв побольше. Он провалился в этот разрыв, расставил руки и никак не может выбраться. Кричать бесполезно!
Представляете, он шел ночью – кричи не кричи. А потом и дизельная работает, а дизельная – это как трактор во всю станцию: «Т т т т т т т». То есть она заглушит любой звук. Он кричал-кричал... Но хорошо этот Хейс был на радиостанции, ему это донеслось, видимо.
Или звук или что... Или он почувствовал... В общем он с размаху - ребята говорят: "Мы и не поняли, что случилось, он ведь с размаху выбил дверь и выбежал". И побежал, значит, до озера. Хотя там иголки сплошные! Как он шел своими лапами, я не знаю. Наверно, всё в кровище, всё было. Он прибежал, за воротник за задний вот этот, как сказать, чехол - мы называем его обычно «хохотун», закрываем. Так вот он за этот «хохотун» его вытащил. И ведь мы почти с ним ползком поползли до берега. До берега было метров 25–30.
Вся станция об этом узнала, сразу, естественно, техника безопасности заработала и всё. Тем более мы предупреждали, собакам мы не разрешали ходить на озеро, потому что они там нагадят, а это, все мы помним, пить потом. Поэтому старались, значит, оберегать, собак не пускать. Научили их, они не ходили. Ну вот спасать радиста он бросился и спас. Вот такая была собака, умница.
Ну вот, например, ни с того ни сего открыли лунку гидрологическую. Она закрыта просто такой крышкой, и лампочка висит там специально для подогрева, чтобы верхний слой не замерзал. Открыли, а там вся шахта, вся гидравлическая воронка забита рыбой. Это было вообще удивительно! То есть рыба, которая шла подо льдом, в воде, в каком-то слое (там, может быть, 100 метров она прошла с теплым течением – с Гольфстримом), нырнула, значит, по дну и прошла и всплыла у нас. Рыбаки даже часто ловили на дрейфующих станциях. И кальмаров там. И вот тут рыба. Её было очень много. Значит, мы ее откачали, всё свежее.
Попробовали давать собакам – отказались, свежую не едят. Только мы ее заморозили, она замерзла, кидаешь им – с удовольствием едят. Эта рыба – это ж вкуснятина, это свежее всё. Мы знали, что рыба исчезла из лунки, так 3–4 штучки плавают.
Ну рыбаки у нас хорошие, мы сразу же крючочки сделали, лесочку нашли, всё. И давай ловить рыбу!
У меня была с собой удочка такая – называется спининг подледного лова. Маленькая. И 100 метров лески на ней было. Её так спокойненько (на крючочек один кусочек мяса) опускаешь глубже, глубже, глубже – метров до 60 опустил. И вдруг кто-то клюнул. Я вытащил треску!
Ледовая треска в этом течении попалась мне на крючок. 43 сантиметра была она! Везде записано, даже в книгах везде зафиксировано и в Книге Гиннеса, что вот такую на полюсе поймали рыбу – 43 сантиметра треску.
Это доказывает то, что теплое течение Гольфстрим где-то в районе может быть или в мурманском и там где-то, где-то ныряет в какой-то слой вниз, и этот слой, где там 200-100 метров под подо льдом на глубине проходит дальше. То есть вот почему у нас Мурманск не замерзает, потому что на него Гольфстрим тоже влияет.
Вот, значит, видимо, Гольфстрим принес нам рыбку. Мы, конечно, это все официально сообщили в Институт биологический и в Институт Арктики. Нам срочно прислали спирт, для того чтобы (сбросили на этом самом сбросили спирт) чтобы мы срочно фиксировали, то есть заспиртовывали всё, абсолютно все эти экземпляры. С некоторыми экземплярами всё было сделано по науке, всё заспиртовано и перевезено в Питер.
Мы всё сохранили, так что вот такая удивительная история.
Но еще интересно, что повар готовит пищу каждый день, а медведи белые ходят всё-таки где-то около полюса тоже и чувствуют запах пищи. И по этому запаху они приходят к нам. Ну мы их, конечно, встречаем.
Первыми встречают их собаки. Собаки – это вечный сторож, это наш охранник. Но есть собаки, которые от медведя прячутся под дом, но некоторые хорошие собаки сразу бросаются на медведя, гонят его, выгоняют. Но некоторые медведи не такие уж слабенькие, могут собачку прогнать. То есть были случаи что приходилось стрелять из ракетницы по нему. Тогда он испугается, уйдет.
А в основном, значит, много очень интересного было у нас.
Была киногруппа. Два человека режиссер Игорин и кинооператор. Кинооператор очень интересный, потому что он снимал много бобров-каланов там на востоке. И вот он очень караулит медведей. И раз, значит, вот он рассказывает был такой случай. Но у нас же. Мы для того, чтобы сбрасывать с самолета бочку не на лёд, потому что она сразу может взорваться и вылететь пробка, и выльется горючее. Мы их сбрасываем на колесо такое большое, как от большого «Камаза», что ли. И вот мы сбрасываем бочку на колесо, она амортизирует, и бочку можно спокойно брать. Так вот, пришел медведь и стоял на этом колесе, и качался он.
Всё это он заснял на пленку, всё было очень интересно, нам всем рассказал, что вот сегодня такой момент поймал. Очень-очень такой кадр у него был хороший. Но медведя всё равно мы прогнали – из ракетницы стрельнули несколько раз, и он ушел. И еще интересно что - что, вот понимаете, питание у нас обычное.
То есть то, что мы взяли в Петербурге – привезли эскалопы, лонгеты там, понимаете, мясо. Но мясо, конечно, в тушах желательно поменьше, потому что оно очень плохо храниться в холодильнике. Говорят, вот вы в Арктике; холодильник – Арктика. Нет! Температура, солнце влияет – так здорово оно подогревает, и мясо начинает портиться сразу. Поэтому мы склад сделали. Склад, значит, вырубили изо льда хороший, вырубили траншею, заложили туда мясо, сверху брезентом накрыли потом его накрыли опилками. Потом еще брезентом, снегом забросали. Вот, то есть, оно как-то хранилось. То есть, где-то температура может 7–8 градусов минус была. Поэтому, значит, вот такое сохранение.
Остальное все хранилось прямо на санях. То есть, когда дрейфующие станции высаживались, они делали сани большие, на которых лежали мешки с углем, мешки с хлебом.
Мы хлеб брали консервированный, «спиртовой» – его мы называли. Он в обычных коробках, там много очень, это самое, буханок. Они обрабатывались сразу же в этом самом на заводе хлебном. На заводе их запаковывали в полиэтиленовый пакет и в коробочку. Пять лет хранится такой хлеб. Его повар делает просто: он берёт полотенчико чистенькое, окунает в кипяточек, отжимает его, застилает, закладывает две-три буханки, заворачивает это полотенце и в духовку газовой плиты. Включил, прогрел минут десять, вытаскивает как из печки только что, как только что в Ленинграде выпекли. Ароматный, вкусный, очень хороший хлеб. И батоны то же самое. Такие же были. Вот сейчас, конечно, редко стали делать, а так вот это все было для нас специально делалась такая выпечка.
Заказывали, специально покупали, получали спирт и привозили на эту фабрику. Остальное, значит, вот мясо, я говорил, такое. Овощи-фрукты, конечно, сохранить очень сложно. Лимоны мы старались там, значит, в песочек закапывать сухой. Так вот кой чего хранили, но даже иногда и брали с собой землю и выращивали зелень на окошке. И огурцы выращивали. Были такие случаи. То есть полярник он как-то себя подкармливал зеленью какой-то. Ну лучок, конечно, обязательно и чеснок - можно всё сажать. И он прорастает, и зеленушка появляется. И хорошо очень питаться. Вот, значит, ну а в домах у нас всегда было тепло, потому что среднюю температуру старались мы держать где-то градусов 15–20.
Но печки... Печки были, значит, у нас эти самые угольные, поэтому проблема, конечно, с печками была большая. Дымят, очень дымят и иногда при хорошем ветре может ветер задуть в трубу и выплеснуть небольшое облако черноты в помещение. Поэтому, значит, иногда вот приходилось стирать.
Много черноты этой, а чернота очень маслянистая. А так, в основном, всё хорошо было очень по отоплению прекрасно. Сейчас, правда, топятся только или соляровые печки, или электрические. В основном, в 90 процентах, электрические печки стоят и газовые - газовые печки стоят. Обычные печки газовые, которые – на которых мы готовим пищу.
То есть у нас повар специальный, а то и два, значит, повара. Мы брали поваров из ресторанов. Старались брать, чтобы он умел все – понимаете, у них специализации – то мясо он готовит, то ли там салаты, то ли что-то другое, а эти уже всё знают. И он всё умеет: он готовит и салаты, первое, второе – всё прекрасно делает. То есть вот после 25 человек - ну если 25 человек есть, значит, уже два повара. А до 20, когда их там, где когда 15–17, так один повар работает. Повара всё умеют – это очень классно, конечно. К праздникам выпекают торт.
Праздники мы всегда справляли. Праздники отмечали, а тем более отмечали день рождения каждого сотрудника. Обязательно необходимо, и подарки готовим.
Ну, как положено, праздник. К празднику нового года нам, значит, вот привозят или сбрасывают ёлку, привозят и игрушки, и ёлку, значит. И привозят овощи-фрукты свеженькие, привозят.
То есть для этого надо обязательно поработать. Поработать – это надо сделать взлетно-посадочную полосу, то есть лед надо выровнять. Ну последний вариант, который я, например, делал уже дрейфующих станциях, это вычищаешь снег и сверху заливаешь лед – наливаешь воду. То есть вот при минус 25 можно работать, уже можно заливать. Он же плохо замерзает, то есть вода, которую ты выкачиваешь из океана, она имеет положительную температуру. А иногда она не положительная, а где-то так, со дна, где-то минус 2, минус 3 градуса. И заливаешь. Она на лёд ложится на холодный, сразу станет прихватывать мороз, и воздух 25–30 градусов. Вот в этот момент всё замерзает прекрасно. И самолет садится, как летчики говорят: «Ну, у вас новое Шереметьево!» То есть, прекрасный лёд, прекрасная впп – взлётно-посадочная полоса. И они с удовольствием привозят нам и садятся - привозят продукты и к Новому году особенно.
А так вообще два раза весной завоз. Это всегда так. То есть привозят – смена коллектива происходит, в основном весной. Ну иногда если полоса есть взлетно-посадочная, то сотрудников привозят и через три месяца. То есть у некоторых программа рассчитана на месяц, на 2, на 3, понимаете.
Поэтому завозят новых сотрудников, и они работают там свое время. Коллектив был очень молодой и тем мне повезло. Потому что мы играли в хоккей, в футбол, в волейбол. То есть у нас всё было на станции, всё было абсолютно. Самое интересное, что все были москвичи или ленинградцы, можно сказать так в то время. Все были – или учились, или только что закончили ВУЗ. Вот мой старший инженер Аверин был аэрологом у нас, старшим инженером, в то же время учился в университете уже, значит, на четвертом курсе. Он закончил, скоро потом стал профессором. Его многие люди знают, он такой знаменитый человек был.
Вот из этого коллектива также я очень много почерпнул в работе именно. Но я говорю, я кроме работы, я еще и учился, потому что заочное обучение было. Вот этот год был заочного обучения, поэтому я выполнял заочные работы, а по возвращении я сдал экзамены, сдал все работы, сдал все экзамены и стал офицером запаса и дипломированным аэрологом.
Что такое аналогия? Аэрология – это наука, которая занимается атмосферой и и процессами, которые происходит, происходит в ней, значит. Запуски радиозондов, которые мы производили, значит, они дают нам показания - показывают нам, какой ветер на высоте, какая температура, какая влажность и какие процессы воздушные происходят. Значит, этим я очень заинтересовался, понимаете, и после всего этого я поступил в Институт Арктики.
По распределению, правда, потому что все рвались, молодежь рвалась в Арктику на острова, потому что на островах платили хорошие деньги. То есть был двойной коэффициент по оплате, поэтому все так вот по распределению рвались. У меня спрашивают: «А чего это ты в институт распределяешься?» Я говорю: «Он меня уже распределил, когда я работал на Севере мне институт предложил работать уже у них в институте». – «Ох, как здорово!» Все поехали получать большие деньги, а я – нет. Я остался в городе, работал в институте, занимался наукой. Но это недолго происходило, я примерно через полтора года поехал на дрейфующую станцию.
Вот это и есть само открытие Арктики, когда ты прилетаешь, летишь надо льдами - понимаете, такая красота! Белое всё или голубые льды эти – бескрайние льды... Понимаете, это же очень интересно! И вот мы подлетаем к льдине, на которой построена взлетно-посадочная полоса. Это наши уже сотрудники, мои сотрудники, они уже подготовили. Это механики. Вот мы, значит, сели на эту полосу. На лыжах самолет был. Вот первый раз я спустился на этот лед, и для меня, конечно, было это очень удивительно, как это на льду можно ходить. Лёд дрейфует постоянно, то есть мне объяснили, что лёд весь, вся шапка полярная она постоянно находится в движении. Она не стоит на месте. Вот мы и будем на этой льдине на своей работать, дрейфовать все вместе - все. И исследовать все эти процессы, которые происходят вот и в воде, и в океане, и на льду, и подо льдом, и в воздухе – то есть, все процессы, что будут нас интересовать, мы все изучим. Всё изучим по программам, которые Институт Арктики нам задал уже.
Все программы были утверждены в институте на Ученом совете и, естественно, мы чётко их исполняли. Все сроки, которые положено проводить по Гринвичу, вся работа делалась по Гринвичу, поэтому часовые сроки все четко исполнялись в определенное время. Вся страна была покрыта сетью аэрологических станций, чтобы в один момент, в одно в то же время, там в 0 по Гринвичу, например, запускают радиозонд. Запустили и, когда мы получаем, понимаете, всю информацию, всю все данные нашей планеты. В Антарктиде запускали радиозонды и на Севере, и на Земле, и в Ленинграде, и в Москве - везде запускают, потому что они необходимы эти данные. Самолет летит - ему нужны эти все данные, он знает, какая температура у него на высоте там 10 километров, 15-ти. Значит, корабль идет, он тоже получает информацию: ветер, лёд, который дрейфует, куда, чтобы ему было спокойно пройти и быстрее пройти-преодолеть препятствия. То есть все-все пользуются нашей информацией, которую мы даем. А получаем от радиозонда и от метеорологических данных.
...
Первая? Первая зимовка у меня была на острове Хейса – полярная станция. Это, можно сказать, была просто репетиция. Вторая зимовка была СП-16 – «Северный полюс -16». После неё была «Северный полюс-19», затем поступило предложение уехать в Антарктиду, потому что на станции Молодежная была построена электронно-вычислительная машина. То есть её туда привезли, оборудовали всё, как положено, и включили, и поехали. Значит, надо было отработать новую программу обработки всех наблюдений. И я был послан на Беллинсгаузен сначала, потом с Беллинсгаузена на Молодежную. Потом опять на Беллинсгаузен. Вот после этого я завершил там, поехал - приехал сюда, потом поехал на станцию Ленинградская начальником. Потом оттуда вернулся, поехал на Купол Вавилова. После Купола Вавилова я вернулся в мае месяце и стал начальником Отдела экспедиций. После начальником Отдела экспедиций я посидел – поработал, устал и поехал начальником на дрейфующую станцию «Северный полюс-30». Но какая лучше, какая ближе? Конечно, ближе и родней Север, потому что он действительно ближе, и я там чаще бывал, чаще. Ну, где роднее?
Антарктида всё-таки очень далеко, туда надо добираться только месяц, как минимум, на судне, а если ещё ты идёшь командуешь рейсом, то это получается три с половиной месяца. Вокруг Антарктиды надо пройти, обеспечить все станции - выгрузку- загрузку – всё; поменять коллективы. Поэтому очень длительная поездка получается, вот и всё – Север ближе и родней.
Но уже никто не пустит меня, я очень старый – 77. Хватит! Я недавно был на полюсе. Мне приятель позвонил и сказал: «Ты хочешь на полюс?» Я говорю: «Ха, ты, то есть, хочешь прими меня пригласить?» «Да, прилетай в Москву, сейчас полетим». Сел, прилетел, поехал, четыре дня на полюсе побывал и потом полетел домой. Он просто знал, что я хотел бы посетить ещё разок.
В музей я попал работать, значит, после того как произошел развал в Советском Союзе по экономике. То есть, экспедиции были все закрыты, денег не было, поэтому я был вынужден уйти из Института Арктики, перейти в агентство «Викар», которое занималось экспедициями. То есть, я занимался теми же проблемами, что у меня и были, но уже с иностранцами. После этого я перешёл в музей. То есть я отработал немножко, тут мне предложили должность заместителя Боярского. Я стал зам Боярского. Боярский был директор музея.
Этот самолет конструктора Шаврова у нас как самый сувенирный экспонат. На него все сразу смотрят, потому что действительно он впервые летал в Арктике и на ледовую разведку, всё. Он был корабле и когда эвакуировали людей он копанулся и немножко воткнулся носом. У нас уже его подремонтировали, мы его подвесили, он действительно очень здорово смотрится. Потому что для людей это диковинка, самолеты современные совсем отличаются от этих. Поэтому очень интересный самолет с обшивкой. Потом он весь из перкали, он очень лёгкий, поэтому может лететь по крайней мере два-три человека повезет.
Сувенир, самый настоящий сувенир музея!
Нет, я начал фотографировать позже. Уже потому, что как-то вроде появилось время, и я начал выбирать моменты какие-то интересные, потому что красивая Арктика. Вообще очень красивая. Если посетить Землю Франца-Иосифа и заняться фотографией...Здесь есть – продаются – альбомы потрясающие. То есть я фотографировал чисто для себя, но раз для себя, придя в музей, я делал иногда выставки небольшие. Выставки, которые люди с удовольствием смотрели и восторгались. Фотография – это хобби. Желательно, чтобы человек, который живет, зимует в Арктике и в Антарктике, обязательно имел какое-то хобби: или фотография, или какая-то резьба, или какие-то вещи, которые он может с удовольствием делать. То есть времяпровождение, которое должно вот радовать человека. Что-то главное? Я считаю, надо посоветовать только всем учиться, как следует, и познавать всё.
То есть люди приезжают ко мне со станции – там 30, например, человек. И 29 не знают астрономии вообще. «Как, – я говорю, – буду вам объяснять, когда ломает льдину, если вы не представляете даже, как это всё выглядит?» Вот поэтому я считаю, что надо всё знать. Человек должен всё знать, то есть ему легче тогда будет и зимовать, и справляться с работой, со всем то есть. Вот эти процессы, которые на Севере это очень важно, но и в Антарктиде тоже. И технику безопасности не забывать, потому что гибнет всегда молодежь, не соблюдая технику безопасности. То ли это в трещину могут упасть, потому что вот дорога пробита, по ней и надо ехать, но нет, а рядом тут никто не проехал, поеду-ка я рядом и всё – упал, погиб, то есть машину раздавило во льдах. Так и на полюсе. На полюсе почти никто не гиб у нас, не было таких случаев, чтобы кто-нибудь погиб. Так что всё нормально. То есть от торошений от всяких этих травмы только могут быть, какие-то там по работе, может быть. А никто не погибало вот в Антарктиде много гибнет. Большое кладбище.
Вычистить Арктику – там много грязи, очень много. Раньше просто были такие моменты, что привозили на кораблях бочки. В бочках были соляр, керосин, бензин – всё было. Спакетировано так в бочко-таре. А ее никто не вывозил, она так и оставалась. И на некоторых станциях там сотни бочек лежат, а то и тысячи. Поэтому надо вывести это всё. Это вот к тому же взять остров средний, например, там вот в аэропорту там очень много бочек. Но это надо серьезно заниматься, потому что это всё соляр, который вредит очень при разливе, вредит природе. Вот и всё надо чистить. Чистить, чистить, чтобы чистота была бы, чтобы в Арктику приехал с большим удовольствием, что было чисто.
А то вот такие разливы, как сейчас там на Чёрном море, или в Норильске были – это всё чистая невнимательность. Надо таких людей наказывать, которые не обслуживают, как положено те емкости или не исполняют того, что надо по технике безопасности, и чтобы природу – надо сохранять – э то наша жизнь!