Поважный

А зовут меня Василий Поважный, я руководитель Лаборатории имени Отто Юльевича Шмидта (российско-германской Лаборатории полярных и морских исследований). Мы с вами здесь находимся в институте Арктики и Антарктики, на улице Беринга, и наш седьмой этаж представляет такое… немного заповедник международных отношений нашего института, и, особенно, наших теплых отношений с германскими коллегами.

Так получилось, что изначально мой интерес к морской биологии, он был у нас на юге страны, где я и родился – в Ростове-на-Дону. И работал я в Академии наук, там есть у нас научный центр, в Ростове, связанный как раз с изучением Азовского и Черного морей, и, когда уже на втором и дальше курсе университета я подумал, чем же я дальше буду заниматься, очень удачно получилось, что на юге получилось возможность участвовать в экспедициях, ходить в море. Там небольшой, но все-таки научный флот какой-то был, и я, получается, и университет закончил, аспирантуру закончил там на юге, и кандидатская диссертация была связана тоже с изучением зоопланктона Азовского моря. Но, пока я ее писал, выяснилось, что не так много специалистов по зоопланктону у нас в стране, и мне предложили коллеги из Санкт-Петербурга, обучаясь в аспирантуре, принять участие в зимовке в Антарктике, как гидробиолога. Я, конечно, согласился сразу и поехал на станцию Беллинсгаузен – дописывать свою кандидатскую ну и участвовать в таких уже полярных исследованиях. Мне это очень понравилось, вообще Южные Шетландские острова и, особенно, остров Кинг-Джордж - это особенное совершенно место, где все вместе ученые трудятся из, кажется, 11 стран и другого такого места я, наверное, не знаю, где настолько тесные взаимоотношения между учёными, настолько международное всё, мне там очень понравилось, настолько, что я туда вернулся на второй год тоже там зимовать. И потом как-то случился перерыв в моих полярных делах, когда я продолжил работу на юге, пока не оказалось, что, по семейным обстоятельствам, мне нужно переехать сюда работать. И больше, конечно же, в Санкт-Петербурге было нигде не найти такую работу по специальности, и я вернулся в Институт Арктики и Антарктики, в лабораторию гидрохимическую, потому что на тот момент я как-то столкнулся с морской химией, меня это тоже очень увлекло, и я как гидрохимик сюда попал на работу. Попутно оказалось, что гидрохимия в институте, здесь она сосредоточена в основном в лаборатории Отто Шмидта, потому что в целом институт, он скорее занимается физикой в Арктике – физика льда и метеорологии и такой гидрохимии, тем более гидробиологии, здесь немного. Ну и как-то так мои пути стали часто пересекаться с лабораторией Отто Шмидта – настолько, что когда объявился конкурс на замещение вакантной должности руководителя, я в нем поучаствовал и как-то прошёл по конкурсу. Случилось это в семнадцатом году и с тех пор я нахожусь в этой должности руководителя лаборатории Отто Шмидта. Попутно, до этого 2017 года, мне посчастливилось принять участие в хороших арктических экспедициях с немецкими партнёрами, как гидрохимику, мне там понравилось им со мной тоже, наверное, понравилось и как-то так наше сотрудничество с тех пор с 2014 года и строится.

Я вообще-то в Арктику первый раз попал довольно давно, когда ещё студентом меня пригласили на атомном ледоколе поработать гидробиологом, и так как-то с юга на север, в полярную ночь, было здорово съездить. На атомном ледоколе «Советский Союз» мы работали в Карском море и было замечательно, конечно, но все-таки наиболее частые рейсы сейчас вот в данный момент у нас происходят, когда, практически ежегодно, мы там оказываемся, ну с поправкой на ветер и эпидемиологическую ситуацию.

Вообще вся физика моря, химия моря и биология моря – они очень сильно связаны друг с другом, и получается, что когда мы хотим узнать, как в море устроены течения, как там течет вода и куда все девается первые вопросы конечно к океанологам, которые измеряют температуру воды и солёность воды, но просто этим по температуре и солёности не так много чего можно сказать, и тут на помощь приходит гидрохимики, которые измеряют дополнительные параметры в воде: в основном концентрацию кислорода, биогенных элементов (это азот и фосфор) могут помочь океанологам лучше разобраться в том, как устроен океан (мы это называем водными массами). То есть когда из Антарктики вода течёт десятилетиями, потом оказывается на поверхности где-нибудь в районе Северной Пацифики – это вот вопросы к океанологам, гидрохимикам и, отчасти, к гидробиологам. Все воды Мирового океана объединены в так называемые глобальные циркуляции, и детали этой глобальной циркуляции, то есть конвейера такого (вода перетекает из одного океана в другой) как раз вот океанологи с помощью гидрохимиков могут установить. Это очень интересно и здорово, ну и, зачастую, весьма кропотливый труд, потому что концентрации разных вещёств в океане очень малы зачастую, и это дополнительное требование к чистоте ваших рук, оборудования. За последние годы, конечно, много сделано, чтобы этот тяжёлый труд облегчить, но все равно гидрохимик – это такая «белая кость» на пароходе. Всё-таки есть ребята, которые там на лебедках и на тросах, а есть те, которые в белых халатах в лаборатории, гидрохимики – они вот из таких.

Как лаборатория мы возникли из необходимости совместной работы российских и немецких учёных. После того, как заканчиваются экспедиции, они возвращаются на Большую землю, и наш приборный парк, он как раз основной цели служит – обработать те пробы, которые требуют максимально быстрой с ними работы. Поэтому мы хорошо умеем работать с пробами биогенных элементов – это азот, фосфор, кремний в морской воде и в пресной воде, для этого у нас есть автоанализатор, мы умеем работать с пробами донных отложений, которые тоже возвращаются из экспедиции. Зачастую их сложно куда-то ещё вывезти, и поэтому здесь мы можем работать с кернами донных осадков – это нужно для того, чтобы мы могли в дальнейшем реконструировать историю арктического региона: где была береговая линия 10000 лет назад, какие ледники где располагались – всё это можно узнать, изучая донные отложение в Арктике. И такое третье направление – мы работаем с циклом углерода. Углерод – это то, что сейчас всех заботит в связи с климатом. Он есть в атмосфере, он есть в воде, и его динамика, как в этом всем участвуют живые организмы, какая концентрация этой углекислоты в воде, в воздухе, живности всякой – это тоже одно из наших таких направлений, для нас может быть самое главное. Ну, и наконец, все приборы, которые здесь есть, они находятся в таком дополнительном качестве учебного класса, потому что мы очень тесно сотрудничаем с университетами и со студентами, которым нужно выполнять свои дипломные проекты, курсовые работы, поэтому если мы можем каким-то прибором помочь студенту или магистру закончить его научную деятельность, мы с удовольствием это делаем всегда. Мы долгое время сотрудничаем с международной магистерской программой – она называется «Помор», это в СПбГУ, и студенты этой программы здесь вот у нас на правах таких хозяев. То есть они тоже к нам очень часто приходят, работают, проходят здесь летнюю практику, то есть мы вот это студенческое направление нашей работы очень стараемся поддерживать и стимулировать, потому что прибор, конечно устаревает, и иногда уже не получается делать на нём прямо такую самую первоклассную, что называется, науку, но как как парта, как учебное пособие, мы можем ещё помочь. Сейчас, в основном, наши приборы обновляются за счёт того, что в институт поступают новые приборы, новое оборудование в связи с обновлением нашего как раз флота – иногда так получается, что не всё из того, что было приобретено на, допустим, какое-то судно, не всё может там работать. И получается, что у нас зачастую есть здесь филиал нашего «Академика Трёшникова», где те приборы, которые по разным причинам не могут там непосредственно на пароходе разместиться, размещаются вот здесь. Это ситуация, когда и прибор не простаивает, и мы имеем возможность, и наш институт выполняет эти определения, но в таких более комфортных условиях, чем судовая лаборатория. И обновление нашего приборного парка связано с тем, что институт сейчас обновляется, получает новое, суда строятся научно-исследовательские, и мы очень тесно привязаны на процесс и калибровки этих приборов и, если они не могут стоять там, то они стоят у нас. И, конечно, самый, наверное, важный момент – подготовка исследователей, которые будут работать на этом приборном парке. Поэтому те ребята, которые отправляются потом в рейс, они зачастую, как гидрохимики, начинают свою работу здесь, осваивают приборы здесь, и потом, уже подготовленными, уходят в свой рейс. То есть мы для института эту важную функцию такую выполняем – как тоже учебный класс такой, где люди могут свою квалификацию как-то подтянуть дополнительно, для этого у нас есть и специалисты, и приборные возможности, то есть мы тоже как такое учебное звено немножко работаем.

Новое поколение отличается от старого? Да, потому что гораздо меньше границ в головах у людей сейчас и мы, в общем-то, эту модель переросли, когда человек где родился там и пригодился. И, когда к нам приходит молодой специалист, мы заранее предполагаем, что он, одновременно сотрудничая с нами, находится в активном поиске дальнейшего продолжения своей карьеры. Для нас это не является какими-то препятствиями, сложностью, наоборот мы всячески тоже помогаем свой потенциал развить и, как раз формат международной лаборатории, когда здесь можно завязать много контактов с зарубежными коллегами, он как раз для молодых людей может быть наиболее привлекателен. Потому что все-таки есть разница между таким нашим традиционным подходом, когда мы стараемся изо всех сил удержать человека, не дать ему возможность куда-нибудь съездить, посмотреть что-то… Здесь мы пытаемся как раз наоборот сделать, чтобы, опять же, специалист сам над собой работал, над улучшением своих профессиональных качеств. Это сейчас невозможно без постоянного взаимодействия с коллегами по всему миру. И, наверное, главное отличие ребят, которые здесь появляются – они уже заранее мотивированы учиться здесь, и не только как специалисты на определённом оборудовании, но учиться взаимодействию с коллегами в международных научных проектах. Участие – этому тоже нужно учиться, и наш опыт об этом тоже говорит. В общем-то вся современная, самого такого высшего уровня, деятельность научная наша в Арктике – она всегда связана сейчас исключительно с международными проектами. Ни одна страна, даже самая богатая, не потянет современные исследования арктического региона в одиночку. Поэтому и наши коллеги постоянно с нами находятся в контакте, и мы во всех экспедициях, в которых мы участвуем, это международные экспедиции, с нашим, естественно, участием полноправным. Никто, можно сразу оговориться, никто не занимается переманиванием людей, то есть здесь это не как раз вот всячески препятствуем этому «brain drain» – это называется на английском, когда «утечка мозгов». Как раз это немножко по-другому происходит здесь – мы в международном коллективе работаем, и это сотрудничество, оно всегда строится на таких паритетных началах, то есть вклад российский в изучение Арктики – он не меньше, чем вклад зарубежных партнеров, это не игра в одни ворота. И международные наши контакты – они всегда строятся на взаимном уважении того, что здесь должна быть выполнена работа, здесь должны учиться студенты, они должны сюда возвращаться потом, после какого-то времени работы, если им здесь тоже хорошо, комфортно. То есть мы видим молодых людей, которые мотивированы на сотрудничество международное, и мы его стимулируем, имея в виду, что нам от этого самим будет хорошо и здорово.

Получилось так, что с Германией у нас научное сотрудничество строится немножечко особняком, в хорошем смысле слова. Когда первые российско-немецкие экспедиции отправились в Арктику, это был 93-й год, и именно эти первые экспедиции привели к тому, что в полярных и морских исследованиях у нас есть специальное соглашение двустороннее, между двумя странами, которые его стимулируют, поддерживают с 94 года. Ни с какой другой страной у нас нет такого двустороннего соглашения. Ежегодно два наших министерства науки встречаются, вот, кстати, встреча должна состояться на следующей неделе, к сожалению, онлайн. Ежегодно они встречаются, как раз вот для взаимодействия и сотрудничества в полярных и морских исследованиях. С 93-го же года существует программа по изучению моря Лаптевых совместно и, конечно, грандиозное количество научного материала было получено и описано, и сделаны действительно далеко идущие, прорывные выводы: об истории этого региона, об изменениях, связанных с климатом, и о химии, о биологии тоже арктической… Сложно как-то выделить один какой-то там кусок, какое-то большое открытие, но, пока продолжается эта серия проектов (потому что это заканчивается один – начинается другой, это трехлетний где-то цикл планирования), за это время очень сильно, вот где-то 15 лет назад, произошло вот такое скачкообразное уменьшение площади многолетнего льда в Арктике, особенно в том регионе, которым мы плотно занимаемся, и, так как это все происходит на наших глазах, то наш материал с 90-х годов по настоящее время, он такой уникальный получается. Мы это все документировали, наблюдали и описали, и в дальнейшем, когда мы будем говорить о том, что будет, если каждый год в Арктике вообще не будет льда летом - эти материалы лягут в основу наших всех прогнозов. Потому что, получается наш институт и немецкие коллеги из двух институтов (Альфреда Вегенера и «Геомар»), они вот фактически ежегодно в летний период, и весной тоже, работают в море Лаптевых и в Карском море, в Восточно-Сибирском море. То есть это уже превращается в такую многолетнюю какую-то серию наблюдений, которой, наверное, ни у кого больше нет.

Особенности этих прогнозов ещё в том, что очень сложно между ними консенсус найти: есть очень тревожные прогнозы, есть прогнозы, как раз наоборот, успокаивающие нас, что всё вернётся, климат сделает очередную какую-то петлю и всё вернётся на исходные позиции. Этот консенсус, он связан с вот этой международной группой по изучению изменения климата (МГИК, называется по-русски), там каждый год пишут прогноз такой, но он по всему земному шару, он для тех, кто принимает решения, для политиков. Его иногда тревожно читать, потому что консенсус у ученых зачастую такой, что всё растает. То, что мы наблюдаем в реальности, когда мы каждый год оказываемся там, и работаем на научно-исследовательском судне, это немножко другое, потому что год на год не приходится, нам сложно увидеть, работая непосредственно в море, вот эту картину, которую видят эксперты в глобальном. Если они говорят о потеплении в Арктике, которое происходит с самой высокой скоростью, по сравнению с другими регионами, наверное, они правы, но мой личный опыт работы там, с 2014 года показывает, что вот на вот этом уровне палубного учёного – это сложно почувствовать. В обществе есть, как мне кажется, немножко искажённое представление о том, что лёд сейчас в Арктике вообще исчезнет и там будут сухогрузы туда-сюда ходить по Севморпути. Это, конечно, не так. Ещё много лет будет не так, потому что то, что касается потепления в Арктике, приводит к тому, что на две недели срок таяния льда становится раньше и на две недели срок замерзания отодвигается этого льда, но большую часть года Арктика все равно покрыта льдом. Другое дело, что на наших глазах исчезли огромные массивные поля многолетнего льда – это не настолько заметное невооружённым глазом изменение, но для учёных это, наверное, самый такой серьёзный признак происходящих климатических изменений. Вернётся ли все на свои круги – я вот как раз сомневаюсь, потому что там довольно сложная система климатическая и её как-то с одной стороны оценить тоже не просто мне как биологу, но вот прогнозам по части глобальных изменений я склонен доверять, потому что их пишут тоже очень уважаемые люди.
Самый плохой прогноз — это то, что где-то в ближайшие 50 лет на Северном полюсе, где-нибудь в сентябре месяце, мы можем не найти льда, то есть в августе он все ещё будет, в октябре он уже будет снова начинаться, но вот сентябрь может оказаться временем, когда, где-нибудь в 2050-м году, в Арктике на севере, на самом севере, не будет льда, то есть будет открытый океан. Из-за этого, в общем то, вернуть всю систему обратно будет очень сложно, потому что открытая вода, в отличие от льда, очень хорошо поглощает тепло, то есть когда мы будем иметь больше открытой воды – мы будем иметь больше тепла, поступающего в океан, и в дальнейшем эта система с положительной обратной связью будет поддерживать это новое состояние. Если что-то глобальное не случится в самом деле с процессами происходящими сейчас в тропиках, потому что очень сильно связано, то что мы видим в полярных широтах с тем что происходит например в районе формирования Гольфстрима, то есть у восточного побережья США, вода которая потом придёт к нам в Арктику принесет с собой тепло. Она формируется там, и то, что происходит в тропиках, непосредственно влияет на наш арктический климат и наши сотрудники, здесь работая в институте Арктики и Антарктики тоже это хорошо понимают, уметь прогнозировать эти процессы и как бы рассматривают океан как глобальную систему. Если мы без окажемся льда на Северном полюсе, это для меня как для биолога тоже будет много чего значить, потому что мы из современного такого арктического океана, который очень бедный довольно таки жизнью – рыбу там, например, не ловят, однажды можем обнаружить, что там селёдка есть, треска есть, то есть какой-то рыбохозяйственный у этого водоема (океана) появится потенциал. К этому тоже с практической точки зрения нужно себя готовить.

Нас вряд ли смоет, потому что, если лёд в Арктике и растает, нужно понимать, что уровень Мирового океана не поднимется. Если растает лёд в Гренландии, который лежит на берегу, грубо говоря, это дополнительная масса, которая способна на несколько сантиметров увеличить уровень Мирового океана, но арктический лёд – он уже в воде и, если его не будет, уровень океана не вырастет. Дело даже, наверное, не в этом, а в том, что уникальные экосистемы, которые мы сейчас находим в Арктике, связанные с полярными медведями и, песец там, и многие другие виды животных, им, конечно, нужно будет как-то приспосабливаться к этому. Пока непонятно, как это произойдет, но белых мишек жалко, да, это проблема, но оказалось, что белый медведь довольно пластичный вид и, то что он не может жить непосредственно на льду, приводит к тому, что он живет на островах на арктических. И сейчас, когда наши полярники на мысе Баранова каждую неделю имеют визитёров этих, - тоже отражение немножко климатических изменений, потому что им с острова с этого никуда не деться. Но как вид они не исчезнут, [даже] если в сентябре месяца не будет льда на Северном полюсе – скорее всего, всё-таки они приспособятся. Даже факты каких-то скрещивания белого медведя с бурым есть, поэтому как-нибудь, как-нибудь они смогут, я думаю.

 Я помню, что в 2015 году мы оказались в Тикси в ожидании нашего на тот момент… «Буйницкий», был такой пароход небольшой, на котором мы должны были тоже с нашими германскими коллегами отправиться в рейс. Долгие всякие были такие проводы, потому что мы оформляли документы, погранзона – там было внимание со стороны властей, и мы жили, по сути, в полузаброшенном городке под названием Тикси-3, то есть когда-то это был военный городок, связанный с аэродромом, и потом аэродром потихонечку переехал. И вот среди «нигде», вот в этих вот таких полуразрушенных зданиях мы ждали наш пароход, немецкие коллеги так и не приехали, и нам пришлось всю экспедицию проводить, ну соображать на троих, грубо говоря, когда вместо 15 человек у нас было пять на борту. Пароход в нашем распоряжении, конечно, все подготовлено, но работать и за себя, и за этого парня было здорово, очень мне понравилось, потому что из этой экспедиции я привез очень много новых умений и навыков – нужно было не только как биологу работать, но и как океанологу. Очень много работали по физике океана – поднимали буйковые станции, которые чего никогда не делал раньше, когда из воды нужно извлечь километр этого троса с поплавками и приборами, которые там год стояли и записывали информацию, и, получается, что мы на пятерых провели, наверное, самый эффективный с точки зрения добытых данных рейс, потому что в пересчете на ученого пришлось там несколько терабайт очень ценных данных и, как это приятно, почувствовать немножечко героем-полярником после такого! Ну, все дальнейшие экспедиции прошли уже не так сложно, и каждый делал свою работу, но вот работать таким «универсальным солдатом» мне очень понравилось.

Знаете, довольно немного людей могут похвастаться тем, что для большого региона в своей узкой области у них есть какие-то представления, которых, наверное, нет больше ни у кого: о том, как так жизнь устроена в море Лаптевых, как она в Арктике устроена. И очень интересно и здорово находить потом таких коллег где-то и за рубежом, и у нас в стране, которые это тоже могут тебе поведать, когда вы все вместе собираетесь, делитесь своими впечатлениями, сведениями. Наверное, то, что здорово в профессии научного сотрудника, не будем называть его учёным, но получать уникальные данные, потом ими делиться со всеми, мне кажется – это всех привлекает в нашу профессию. Нигде, пожалуй, за пределами вот этого мира фундаментальной науки нет возможности, ну в общем-то, за наш за государственный счёт устраивать ежегодные приключения, а потом ещё и этими данными со всеми делиться. Это, наверно, самое замечательное.

С некоторых пор довольно тяжело оставаться без семьи в экспедиции. Пока ты такой молодой, довольно легко уехать на годик в Антарктику, там позимовать, потом это оказывается уже не настолько легко, вот и со временем вот эта подвижность – она немножечко снижается и тяжело именно в таком, в моральном плане, оказывается. В принципе, современная наука на наших пароходах, она немножко в других условиях делается, в более комфортных, чем раньше, и такого прям тяжёлого физического труда становится меньше, за тебя очень много делают приборы. Но, в общем-то, проработать месяц в таком режиме без перерывов и выходных – это сложно, но можно. Но как-то оторвать себя от своих семейных дел, а потом обратно включиться – вот иногда бывает непросто. Да, это называется ненормированный рабочий день, когда в Антарктике зимовщики, они работают по сути круглосуточно, но с понятными перерывами. На пароходе жизнь тоже организована вахтовым методом. Иногда получается так, что биологи, например, не могут работать вахтами, потому что нас, биологов, обычно мало, и тогда приходится трудиться очень прерывисто от станции к станции. Поначалу это выматывает, потом втягиваешься. Каждые 4 часа нужно вставать, наряжаться в свой этот полярный костюм, идти на палубу, возвращаться, потом полчаса на обработку, там ещё там час на свободное время, потом всё повторяется, и так как пароход идёт круглосуточно, то и ты тоже так вот круглосуточно трудишься.

Ну нет это ко всему привыкаешь, и так вот можно привыкнуть работать тоже. Вообще все моряки трудятся так вот вахтовым методом.

Такие разлуки должны укреплять семью. Да, во многом так и есть. Некоторым даже нравится смотреть как без тебя дети твои растут, но некоторым не очень. Да у нас вот двое детей, да. Сейчас уже полегче: сейчас уже 6 и 3, раньше было чуть потяжелее.

Они считают, что да, потому что сейчас можно видеоэкскурсию организовать по пароходу, показать, как это все работает. Потому что по видеосвязи им, конечно, очень здорово было в этом году, когда мы в Мурманске только начинали наш рейс – они посмотрели на всё это моими глазами через телефон и все сказали, что будут обязательно полярниками.

Я надеюсь, что они потом вырастут и сами за себя решат. Всё-таки, наверное, будет проще их втянуть в эту профессию, но лучше пусть определятся сами со временем. Если захочет библиотекарем – пусть будет библиотекарем. Мне кажется, что нужно искать хороший баланс между прикладным значением работы в Арктике и в Антарктике, и фундаментальными вопросами. Со временем, вот в ближайшее время, мы увидим, что вырастет, как мне кажется, спрос на прикладные инженерные специальности, связанные с работой в полярных регионах. Чем больше мы будем там осваивать ресурсов и полезных ископаемых, и других ресурсов, тем больше будет спрос на прикладные специальности, связанные с полярными регионами, и довольно просто уже сейчас найти себе работу, связанную с инженерной деятельностью, но мне кажется, наибольший интерес для молодежи будет представлять сочетание такой работы практической с фундаментальными задачами. Для этого безграничные возможности по образованию сейчас существуют, и в каждом серьёзном учебном заведении, есть, конечно, специальности, связанные в дальнейшем с изучением полярных регионов, здесь в Санкт-Петербурге в особенности. Как вот в одном человеке такое сочетать, я думаю, найдется способ. Потому что, в будущем, мне кажется, мы уже потеряем эти традиционные профессии, когда если человек океанолог, то он океанолог. И со временем всем нам нужно будет немножечко быть тоже универсальными специалистами. И я бы пожелал молодым своим коллегам изначально готовить себя к тому, что надо быть как можно шире в своей специальности и в смежных своих специальностях, поэтому если вы океанолог, то будьте добры ещё немножко программистом быть, и ещё, может быть, гидрохимиком попробуйте себя. Очень важно попробовать как можно больше всего.

С одной стороны, мы вот сейчас, как лаборатория, можем похвастаться тем, что у нас вот прямо здесь, за стенкой, в холодильнике лежит архив уникальных палеоклиматических данных – это колонки донных отложений, которых больше нет ни у кого – из Восточно-Сибирского моря. Отложения за последние 5-6 тысяч лет. И в ближайший год, годы, мы будем очень активно задействованы в изучении этих данных, получения этой информации, и сейчас, и в дальнейшем вот, наверное, больше ни у кого такого нет. Там как раз в 19-м году состоялась очень успешная экспедиция наша, мы привезли оттуда эти данные, мы их здесь храним, никуда они к счастью или к сожалению, двинуться не могут, по причинам законодательных ограничений, поэтому работать с ними нужно здесь, в нашей лаборатории – это наша задача такая, очень для нас интересная, и важная, и нужная.

Наверное, ещё одна уникальная черта нашей лаборатории, что здесь мы как раз готовим будущее поколение исследователей, которые отправятся в длительные экспедиции на ледостойкой платформе, которая сейчас достраивается, и на наших научно-исследовательских судах, на «Академике Трёшникове». И получить эти навыки, которые потом позволят тебе полгода или год там трудиться тоже можно в нашей лаборатории и, может быть, больше нигде. Мы готовим сейчас по заданию нашего руководства специалистов как раз гидрохимиков для этих будущих наших работ. Наверное, больше никто так не делает.